Поэтесса мирра лохвицкая. Мирра Александровна Лохвицкая. Биография

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (1 декабря) 1869 года в Санкт-Петербурге в семье адвоката (c 13 августа 1874 года - присяжного поверенного в Москве) Александра Владимировича Лохвицкого и Варвары Александровны (урождённой Гойер, фр. Hoer), обрусевшей француженки, женщины начитанной и увлекавшейся литературой. Через три года после рождения Марии на свет появилась Надежда (1872-1952), впоследствии вошедшая в литературу под псевдонимом Тэффи.

В 1874 году Лохвицкие переехали в Москву. В 1882 году Мария поступила в Московское Александровское училище (позже переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счёт родителей. Её преподавателем русской словесности был . В пятнадцатилетнем возрасте Лохвицкая начала писать стихи, и на её поэтическое дарование тут же обратили внимание. Незадолго до окончания института два своих стихотворения с разрешения начальства она издала отдельной брошюрой. После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург; сюда же в 1888 году, получив свидетельство домашней учительницы, переехала Мария.

Известно, что сёстры, каждая из которых рано проявила творческие способности, договорились о том, чтобы вступить в литературу по старшинству, дабы избежать зависти и соперничества. Первой, таким образом, должна была это сделать Мария; предполагалось, что Надежда последует примеру старшей сестры уже после того, как та завершит литературную карьеру. Лохвицкая дебютировала в 1888 году, опубликовав несколько стихотворений в петербургском журнале «Север»; тогда же вышли отдельной брошюрой стихотворения «Сила веры» и «День и ночь». Последовали публикации в «Художнике», «Всемирной иллюстрации», «Русском обозрении», «Северном вестнике», «Неделе», «Ниве». Поэтесса подписывалась сначала как «М. Лохвицкая», затем как «Мирра Лохвицкая»; друзья и знакомые также стали звать её именно так. К этому времени относятся знакомства поэтессы с , И. Ясинским, В. И. Немировичем-Данченко, П. Гнедичем, В. С. Соловьёвым. Всеволод Соловьёв считался «крёстным отцом» поэтессы в литературе; последняя, как сам он не раз отмечал впоследствии, всегда доставляла ему, как учителю, «гордую радость удовлетворённого чувства». Первую известность принесла Лохвицкой публикация поэмы «У моря» в журнале «Русское обозрение» (1891, № 8). В 1891 году Мирра Лохвицкая вышла замуж за Евгения Эрнестовича Жибера, инженера-строителя, сына профессора архитектуры, с которым Лохвицкие соседствовали в Ораниенбауме, где у них была дача. Год спустя супруги покинули столицу и переехали сначала в Ярославль, затем - в Москву.

В 1896 году Лохвицкая выпустила первый сборник «Стихотворения (1889-1895)»: он имел мгновенный успех и год спустя был удостоен престижной Пушкинской премии. «После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевывал, как она, „свою“ публику», - писал В. И. Немирович-Данченко. Известный в те годы литератор (и брат знаменитого театрального деятеля) о своём первом впечатлении от её стихов: «словно на меня солнцем брызнуло». Первый сборник, в основном воспевавший любовь как «светлое романтическое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства», был посвящён мужу; включены в него были и стихотворения, обращённые к сыну. В 1898 году вышел второй сборник, «Стихотворения (1896-1898)»; в 1900 году обе книги были опубликованы отдельным изданием.

Переехав в Петербург, поэтесса, привязанная к дому и детям, нечасто появлялась на публике. Она вошла в литературный кружок (который считался «поэтической академией» рубежа XIX-XX веков), где бывала нечасто, оправдывая своё отсутствие болезнью кого-либо из детей или собственным недомоганием. О том, что ожидалась она здесь всегда с нетерпением, можно судить по анонимной записи в одном из журналов: «И досадно, и обидно, / Что-то Лохвицкой не видно», - от 4 февраля 1900 года. Хозяин «пятниц» Случевский, неизменно называвший Лохвицкую «сердечно чтимая поэтесса», не уставал приглашать её, «подтверждая всякий раз, что её место - почётное, рядом с ним». Известно, однако, что круг литературных связей Лохвицкой был узок: из символистов наиболее дружественно относился к ней Ф. К. Сологуб.

К концу 1890-х годов Лохвицкая приобрела статус едва ли не самой заметной фигуры среди поэтов своего поколения, оказавшись практически единственной представительницей поэтического сообщества своего времени, обладавшей тем, что позже назвали бы «коммерческим потенциалом». Е. Поселянин вспоминал, что спросил однажды у К. Случевского, как идут его книги. «Стихи идут у всех плохо, - откровенно отвечал тот. - Только Лохвицкая идет бойко».

При этом «её успеху не завидовали - эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен…», - писал В. И. Немирович-Данченко. Он же замечал: Лохвицкой не пришлось проходить «сквозь строй критического непонимания». В равной степени принятая литературным кругом и широкой публикой, она с каждым новым произведением «всё дальше и дальше оставляла за собою позади молодых поэтов своего времени, хотя целомудренные каплуны от литературы и вопияли ко всем святителям скопческого корабля печати и к белым голубям цензуры о безнравственности юного таланта». Л. Н. Толстой снисходительно оправдывал ранние устремления поэтессы: «Это пока её зарядило… Молодым пьяным вином бьёт. Уходится, остынет и потекут чистые воды!». Была лишь одна претензия, которую Лохвицкой приходилось выслушивать повсеместно: она касалась отсутствия в её поэзии «гражданственности».

Третий сборник произведений Лохвицкой, «Стихотворения (1898-1900)», был опубликован в 1900 году. Сюда, помимо новых стихотворений, вошли три драматических произведения: «Он и она. Два слова», «На пути к Востоку» и «Вандэлин». Во втором из них исследователи отмечали автобиографические мотивы: история знакомства поэтессы с (он угадывается в образе греческого юноши Гиацинта), женитьба героя на дочери богатого купца (в «роли» Е. А. Андреевой - гречанка Комос), отъезд супружеской четы за границу.

В четвёртый сборник «Стихотворения. Т. IV (1900-1902)» вошли также «Сказка о Принце Измаиле, Царевне Светлане и Джемали Прекрасной» и пятиактная драма «Бессмертная любовь». Последняя была отмечена как «самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой»; сюжет её был фрагментарно подготовлен такими вещами, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; «Праздник забвения», «Он и она. Два слова». Исследователи отмечали: несмотря на то, что в драме угадываются автобиографические моменты, её персонажи, судя по всему, - собирательные, причём в главном герое, наряду с Бальмонтом и Жибером, явно угадывается некто третий. Сюжет драмы «Бессмертная любовь» имеет прямое отношение к оккультизму; сама Лохвицкая им не увлекалась, но, как пишет исследовательница её творчества Т. Александрова (имея в виду «магические» эксперименты и загадочный характер «болезни», приведшей поэтессу к гибели), «можно предположить, что объектом оккультного воздействия она всё же оказалась».

За пятый сборник (1904) М. Лохвицкая в 1905 году (посмертно) была удостоена половинной Пушкинской премии. Третий и четвёртый сборники тогда же получили почётный отзыв Академии наук. В 1907 году вышел посмертный сборник стихотворений и пьес Лохвицкой «Перед закатом», заставивший критику по-новому оценить творчество поэтессы. Рецензировавший книгу М. О. Гершензон, отметив, что за небольшим исключением «пьесы страдают туманностью, их фантастика искусственна и неубедительна и больше чувствуется порыв, чем творческая сила», обнаружил силу автора в мистическом видении.

В конце 1890-х годов здоровье Лохвицкой стало стремительно ухудшаться. Она жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию и ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась; поэтесса (как позже говорилось в некрологе) «порой с большим пессимизмом смотрела на свое положение, удивляясь, после ужасающих приступов боли и продолжительных припадков, что она еще жива». На лето Лохвицкая переехала на дачу в Финляндию, где «под влиянием чудесного воздуха ей стало немного лучше»; затем, однако, пришлось не только перевезти её в город, но и поместить в клинику, «чтобы дать полный покой, не достижимый дома». Лохвицкая умирала мучительно: её страдания «приняли такой ужасающий характер, что пришлось прибегнуть к впрыскиваниям морфия». Под воздействием наркотика последние два дня жизни больная провела в забытьи, а скончалась - во сне, 27 августа 1905 года. 29 августа состоялось отпевание поэтессы в Духовской церкви Александро-Невской лавры; там же, на Никольском кладбище, она, в присутствии лишь близких родственников и друзей, была похоронена.

Точная причина смерти М. А. Лохвицкой осталась неясной. В биографических справках в качестве таковой обычно указывается туберкулёз лёгких, но это не подтверждается ни одним из некрологов; напротив, в качестве основной болезни чаще упоминалась хроническая стенокардия. Современниками не раз высказывалось мнение, что кончина поэтессы была напрямую связана с её душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия её духа… Так говорили…», - писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Мария Александровна Лохвицкая родилась в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830-1884), учёного, автора трудов по юриспруденции, которого называли одним из «талантливейших поэтов трибуны своего времени» и Варвары Александровны (урожденной Гойер, фр. Hoer, ум. не ранее 1917). 30 ноября 1869 года девочку крестили в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом Лохвицких; восприемниками при крещении были подполковник В. А. фон Гойер и Е. А. Бестужева-Рюмина. Три года спустя родилась младшая сестра Марии, Надежда Александровна (1872-1952), ставшая впоследствии известной как Тэффи.

Семья А. В. Лохвицкого была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми - значительной (точное их число установлено не было). Известность получил брат Марии Николай Александрович Лохвицкий (1868-1933), генерал, во время Первой мировой войны командовавший корпусом во Франции, в Гражданскую войну участвовавший в Белом движении (и некоторое время командовавший 2-й колчаковской армией). Тэффи часто упоминала сестру Елену (1874-1919, по мужу - Пландовскую), с которой была очень дружна. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей, но профессиональным литератором себя не считала. Известны имена ещё двух старших сестёр - Варвары Александровны (в замужестве Поповой) и Лидии Александровны (Кожиной).

В 1891 году М. А. Лохвицкая вышла замуж за инженера-строителя Е. Э. Жибера, сына обрусевшей француженки Ольги Фегин (1838-1900) и Эрнеста Ивановича Жибера (1823-1909). Последний родился в Париже, в 1840-х годах приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России, где был, в частности, профессором Института гражданских инженеров. Свой дебютный сборник поэтесса посвятила мужу; между тем, некоторые её ранние стихи указывали и на некую тайную любовь, несчастливую или неразделенную. Отмечалось, что «некоторый материал для размышлений» на этот счет даёт факт знакомства Лохвицкой с исследователем Сибири и Дальнего Востока Н. Л. Гондатти. Если верить мемуарам В. И. Немировича-Данченко, на его вопрос, любит ли она своего жениха, Лохвицкая решительно ответила «нет», хотя тут же прибавила: «А впрочем, не знаю. Он хороший… Да, разумеется, люблю. Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь». Впрочем, как отмечает Т. Александрова, принимать это свидетельство безоговорочно нельзя: в своих воспоминаниях Немирович-Данченко обращался «с фактами достаточно вольно».

У Лохвицкой и Е. Жибера было пятеро сыновей: трое - Михаил, Евгений и Владимир - родились в первые годы замужества, один за другим; Измаил появился на свет в 1900 году, Валерий - осенью 1904 года. Известно, что поэтесса всё свое время отдавала детям; о её отношении к ним можно судить по шуточному стихотворению, где каждому даётся краткая характеристика («Михаил мой - бравый воин, крепок в жизненном бою…»).

Существует легенда (документально не подтверждённая), согласно которой, умирая, прадед Марии Кондрат Лохвицкий произнёс слова: «ветер уносит запах мирры…» и изменить имя Мария решила, узнав о семейном предании. Из воспоминаний младшей сестры следует, что существует ещё как минимум одна версия происхождения псевдонима. Надежда Лохвицкая вспоминала, что все дети в семье писали стихи, причём занятие это считали «почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом - немедленно начинает кричать: - Пишет! Пишет!»

Между тем, как отмечает Т. Александрова, упомянутая строка представляет собой искажённый перевод начала романса «Mira la bianca luna…» («Смотри, вот бледная луна…» - итал.), упоминаемого в романе «Дворянское гнездо». Исследовательница отмечала, что этот романс могла исполнять и Маша Лохвицкая, учившаяся «итальянскому» пению в институте; таким образом - отсюда заимствовать псевдоним, вне зависимости от истории с поэтическими изысками брата, описанными Тэффи. Тот факт, что «строка прообразует не только литературное имя будущей поэтессы, но и часто встречающийся у неё мотив луны» («Sonnambula», «Союз магов» и др.), по мнениию исследовательницы, косвенно свидетельствует в пользу этой версии.

Лохвицкая и К. Д. Бальмонт познакомились предположительно в Крыму, в 1895 году. Сближение было предопределено общностью творческих принципов и представлений двух поэтов; вскоре «вспыхнула и искра взаимного чувства», реализовавшегося в поэтической переписке. Бальмонт в стихах поэтессы стал «Лионелем», юношей с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленоватосиними, как море». «Литературный роман» Лохвицкой и Бальмонта получил скандальную огласку; неоднократно подразумевалось, что оба поэта были физически близки. П. П. Перцов, упоминая об их «нашумевшем романе», отмечает, что последний «положил начало» прочим романтическим увлечениям поэта.

Сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» утверждал, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». Документально ни подтвердить, ни опровергнуть это стало впоследствии невозможно: при том, что существует значительное число поэтических взаимопосвящений, сохранилось лишь одно письмо Бальмонта Лохвицкой, сдержанное и холодное. Известно, что поэты встречались нечасто: бо́льшую часть периода их знакомства Бальмонт находился за границей. Как писала позже Т. Александрова, «свой долг жены и матери Лохвицкая чтила свято, но была не в состоянии загасить вовремя не потушенное пламя».

После очередного отъезда Бальмонта за границу в 1901 году личное общение между ними, судя по всему, прекратилось, а стихотворная перекличка переросла в своего рода поединок всё более зловещего и болезненного свойства («Его натиску соответствуют её мольбы, его торжеству - её отчаяние, угрозам - ужас, а в её кошмарах на разные лады повторяется ключевое выражение: злые чары»). «Мучительная борьба с собой и с полуденными чарами» не только составляла суть поздней лирики поэтессы, но, как полагают многие, послужила основной причиной глубокой депрессии, которая во многом и предопределила её раннюю кончину.

Бальмонт, не присутствовавший на похоронах Лохвицкой и вскоре после смерти поэтессы с нарочитой пренебрежительностью отозвавшийся о ней в письме В. Брюсову, судя по всему, тяжело переживал смерть возлюбленной; в память о ней он назвал дочь от брака с Е. К. Цветковской.

Ранние стихи Мирры Лохвицкой не отличались формальной новизной, но, как впоследствии признавалось, «принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир»; в этом отношении именно Лохвицкая считается основоположницей русской «женской поэзии» XX века, проложившей путь для , и других русских поэтесс. Как писал М. О. Гершензон, «стихотворения Лохвицкой не были оценены по достоинству и не проникли в большую публику, но кто любит тонкий аромат поэзии и музыку стиха, те сумели оценить её замечательное дарование…»

Природную музыкальность стиха поэтессы отмечал и Вас. Немирович-Данченко: «Каждая строчка теплилась красивою, чисто южною страстью и таким проникновением в природу, какого не было даже у больших поэтов в почётном углу русского Парнас. Она уже и тогда в полной мере обладала техникой. Ей нечему было учиться у версификаторов, которых мы часто величали лаврами истинной поэзии. Она больше, чем кто-нибудь, отличалась музыкальным ухом и, пробегая по строкам взглядом, слышала стихи».

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, где Лохвицкая характеризовалась как «одна из самых выдающихся русских поэтесс», подтверждал: «Стих её изящен, гармоничен, лёгок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен». При этом отмечалось: несмотря на то, что поэтессу многие причисляли к декадентам, в действительности у Лохвицкой не было «и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности», что ассоциировались с декадентством; напротив, она полнилась жаждой жизни, выражая стремление наслаждаться и отдаваться «своим порывам со всей полнотой напряжённого чувства». Были и противоположные мнения: А. И. Измайлов усматривал в даровании Лохвицкой «естественный скат к декадентству», чему способствовало «хорошее теоретическое знание оккультизма». Её «подделки под мистические заклинания превосходно ухватывают дух и тон созданий старинной народной выдумки», - отмечал критик.

С. А. Венгеров замечал в творчестве поэтессы «тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма», отмечая тут же, что «настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов».

Мирра Лохвицкая, имевшая огромный успех в конце 1890-х годов, к концу жизни заметно утратила популярность: в её адрес были обращены «холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах». Последним отзвуком прижизненной славы Лохвицкой стало увлечение её творчеством Игоря Северянина, который в честь поэтессы назвал свою фантастическую страну «Миррэлия», но (согласно Т. Александровой) неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию её поэзии.

В советский период имя Лохвицкой было прочно забыто, как на родине, так и в русском зарубежье; критики уличали её в «ограниченности, тривиальности, салонности, вульгарности». В течение более чем девяноста лет стихи М. Лохвицкой не выходили отдельными изданиями. Широко растиражированным оказалось высказывание В. Брюсова: «Для будущей Антологии русской поэзии можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворений 10-15 истинно безупречных…» (имевшее менее известное продолжение: «…но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатлённая ею во всей её поэзии»).

Положение дел стало меняться в 1990-х годах. Английский «Словарь русских женщин-писательниц» (1994) отмечал, что роль Лохвицкой в женской поэзии «всё ещё ждет взвешенной и справедливой оценки» и что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Американский славист В. Ф. Марков утверждал, что «её „жгучий, женственный стих“ определённо заслуживает внимания и реабилитации», и «именно Лохвицкая, а не Ахматова, „научила женщин говорить“». Он же назвал Лохвицкую «кладезем пророческих предвосхищений». Современные исследователи творчества поэтессы признают справедливость упрёка, касавшегося «узости» поэтического мира Лохвицкой, но отмечают несомненную глубину последнего. Как писал Вячеслав Иванов, «глубина её была солнечная глубина, исполненная света, и потому не казавшаяся глубиной непривычному взгляду».

Мари́я Алекса́ндровна Ло́хвицкая (по мужу Жибе́р — фр. Gibert ; 19 ноября 1869, Санкт-Петербург, Российская империя — 27 августа 1905, там же) — русская поэтесса, подписывавшаяся псевдонимом Ми́рра Ло́хвицкая; сестра Тэффии Н. А. Лохвицкого. К концу 1890-х годов достигшая творческого пика и массового признания, вскоре после смерти Лохвицкая была практически забыта. В 1980—1990-е годы интерес к творчеству поэтессы возродился; некоторые исследователи считают её основоположницей русской «женской поэзии» XX века, открывшей путь А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой.

Мирра Александровна Лохвицкая родилась в семье довольно известного адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830-1884). Он был ученым, доктором права и талантливым автором многих статей и трудов, в частности написал курс уголовного права. А.В. Лохвицкий был практикующим адвокатом и присяжным поверенным. Остроумие и блестящая диалектика его выступлений привлекали большую аудиторию. Мать Мирры Лохвицкой, Варвара Александровна Лохвицкая (урожденная Гойер), была просвещенной и начитанной женщиной. Она родилась в обрусевшей французской семье, весьма увлекалась литературой, передав это увлечение своим детям.

Мирра Лохвицкая росла в многодетной семье. Семья довольно часто переезжала как из города в город, так и в пределах городов. Отец семейства окончил Московский университет, после чего проходил обучение в Германии, а затем преподавал в Одессе и Петербурге. В дальнейшем семья Лохвицких снова вернулась в Москву. Поэтому точное количество детей в семье неизвестно. Известно, что Мирра была вторым ребенком. Старшим сыном был Николай (1868-1933), который выбрал военную карьеру, имел множество наград и дослужился до генерала. Младшей сестрой Мирры была Надежда (1872-1952), которая весьма известна в литературном мире под псевдонимом Тэффи .

Мирра Лохвицкая была крещена 30 ноября 1869 года в Сергиевском соборе. Спустя несколько лет, в 1874 году, Лохвицкие переехали в Москву. В 1882 году Лохвицкая поступила в Александровское училище, которое в дальнейшем было переименовано в Александровский институт. Учась там, она жила пансионеркой за родительский счет. В 1884 году после смерти мужа ее мать Варвара Александровна снова переехала в Петербург вместе с младшими детьми. В 1888 году Мирра Лохвицкая окончила курс обучения, получила свидетельство домашней учительницы и вернулась в Петербург к семье.

Учась в училище, Мирра Лохвицкая начала сочинять стихи. В возрасте пятнадцати лет она окончательно осознала себя поэтом. В 1888 году, незадолго до окончания обучения, с разрешения руководства училища она опубликовала два своих стихотворения.

Начиная с 1889 года стихотворения Мирры Лохвицкой регулярно публиковались в периодических печатных изданиях. Первым изданием, с которым она начала сотрудничать, был петербургский иллюстрированный журнал «Север». В дальнейшем ее стихотворения печатались в таких журналах, как «Художник», «Живописное обозрение», «Русское обозрение», «Книжки Недели», «Труд» и так далее.

В этот период Мирра Лохвицкая познакомилась со многими творческими личностями: писателями, поэтами, критиками, философами. В двадцать лет она писала поразительно зрелые и сильные стихотворения, призывающие наслаждаться жизнью и любить. Вообще, любовь стала основной темой творчества Мирры Лохвицкой, за что ее еще при жизни называли «русской Сафо». Девизом ее была строка одного из стихотворений «Это счастье? сладострастье». В ранних произведениях Мирры Лохвицкой любовь описывается как светлое, радостное чувство, сопровождаемое счастьем семейной жизни и материнства. В дальнейшем лирическая героиня Мирры Лохвицкой стала испытывать и греховные страсти, которые вносили в душу разлад. Ее творчество включало в себя широкий спектр переживаний. Ее любовная лирика отличалась развитой сюжетностью, и стихотворения о любви никогда не были однообразными.

В 1890-е годы семья Лохвицких проводила лето в дачном поселке, расположенном между Ораниенбаумом и Петергофом, называемом «Ораниенбаумовской колонией». Впечатления от жизни в этой местности Мирра Лохвицкая отразила в целом ряде своих стихотворений и поэме «У моря».

Здесь же Мирра Лохвицкая познакомилась со своим будущим мужем, Евгением Эрнестовичем Жибером. Он был сыном Эрнеста Жибера (1823-1909), известного профессора архитектуры, который вместе с семьей снимал дачу по соседству с дачей Лохвицких. Эрнест Жибер был французом, родившимся в Париже, приехавшим в Петербург в 1840-х годах и оставшимся в России навсегда. Эрнест Жибер был женат на Ольге Фегин (1838-1900), которая также была обрусевшей француженкой.

Евгений Эрнестович был студентом Петербургского университета, а в дальнейшем работал инженером-строителем. Эта работа была сопряжена с частыми командировками и переездами. В конце 1891 года Мирра Лохвицкая и Евгений Жибер поженились, а спустя год уехали из Петербурга. Какое-то время они жили в Ярославле, Тихвине, потом несколько лет провели в Москве. Осенью 1898 года супруги вернулись в Петербург.

В 1895 году в Крыму Мирра Лохвицкая познакомилась с Константином Бальмонтом. Восхитившись его стихами, она подарила ему книгу своих стихотворений с подписью «от читательницы и почитательницы». Начало их знакомства было наполнено взаимным восхищением. В дальнейшем они вступили в своеобразный творческий поединок, последствия которого для Мирры Лохвицкой оказались печальными, вплоть до душевного расстройства.

Настоящие отношения Мирры Лохвицкой и Константина Бальмонта так и остались в тайне. Существовало мнение, что между ними был недолгий роман, ставший первым в череде множества других романов Бальмонта. Сам Константин Бальмонт писал в своем автобиографическом очерке, что был связан с Миррой Лохвицкой «поэтической дружбой». Практически не осталось документальных подтверждений их общения. В архиве Мирры Лохвицкой сохранилось только одно письмо от Константина Бальмонта, из которого можно увидеть, что существовали и другие письма, которые были уничтожены.

О развитии их отношений можно узнать из обрывочных упоминаний в переписке с различными адресатами, а также из их стихотворной переклички из более чем ста стихотворений обоих поэтов. Образ Константина Бальмонта легко узнать в творчестве Мирры Лохвицкой. Отсюда можно заключить, что их отношения не были гладкими. Период их дружбы был относительно недолгим, после чего возникли расхождения в их взглядах, что видно также из критических отзывов Бальмонта.

Их так называемый роман в стихах не был свидетельством того, что чувства между поэтами были надуманны. В реальности они не имели возможности пережить то, что воспели в своем творчестве, и это привело к ухудшению и последующему разрыву отношений. Но стихотворный поединок между Миррой Лохвицкой и Константином Бальмонтом продолжался.

Судя по всему, изначальные чувства поэтов были взаимны, но, возможно, чувства Мирры Лохвицкой были более глубокими, но она подавляла их, позволяя им проявляться только в творчестве. А Константин Бальмонт, стремившийся в соответствии с принципами модернистов к объединению жизни и творчества, продолжал расшатывать душевное равновесие Мирры Лохвицкой, которое она с трудом сохраняла стабильным.

Из-за этого увлечения Мирра Лохвицкая приобрела несколько скандальную репутацию, ее называли «вакханкой», несмотря на то что в реальности она была совсем другим человеком.

Мирра Лохвицкая родила пятерых сыновей. В первые годы брака родились трое из них: Михаил, Евгений и Владимир. В 1900 году у Мирры Лохвицкой родился четвертый сын по имени Измаил. В начале 1900-х годов Мирра Лохвицкая посвятила детям шутливое стихотворение, где она рассказала о своих материнских чувствах и описала характеры сыновей. Осенью 1904 года родился пятый сын Лохвицкой, Валерий. В дальнейшем она не раз посвящала свои стихотворения каждому из своих детей в отдельности.

Мирра Лохвицкая была весьма одаренной поэтессой. Музыкальность, эмоциональность, блестящие метафоры были неотъемлемыми чертами ее поэзии. Мирра Лохвицкая? основоположница женской русской поэзии. Ее славе сопутствовал некий налет скандальности, несмотря на то что ни творчество Мирры Лохвицкой, ни ее манера поведения не предполагали никакого эпатажа. Чувственная любовь, которая описывалась в ее поэзии, любовь к жизни, описание женщины, счастье которой состоит в подчинении любимому мужчине, были проникнуты душевной чистотой, простодушием, глубокой религиозностью. Несмотря на всю новизну и смелость ее произведений, Мирра Лохвицкая была добродетельной и целомудренной женщиной, прекрасной женой и матерью.

В 1896 году вышел первый стихотворный сборник Мирры Лохвицкой. Вскоре после этого она получила за него Пушкинскую премию. Последующие сборники стихотворений Мирры Лохвицкой были изданы в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг., причем два из них получили почетные отзывы Академии наук.

К концу столетия популярность поэтессы значительно возросла. Критики стали положительно отзываться о ее произведениях, находя в них «больше искренности, чем нескромности». Обратившись в 1900-е годы к драматическим формам, Мирра Лохвицкая внесла в свои произведения несколько пессимистические ноты. Она стала писать пьесы на различные средневековые сюжеты. Лохвицкая несколько увлеклась мистикой, но и не оставляла библейскую тематику. Особенно сильно проявилась склонность к мистицизму в ее поздних произведениях, в которых было заметно предчувствие скорой смерти.

Переехав в очередной раз в Петербург, Мирра Лохвицкая стала участвовать в литературном кружке К.К. Случевского, который очень тепло к ней относился. На литературных встречах кружка она всегда была желанной гостей, хотя и посещала их не слишком часто.

Выступая на литературных вечерах, Мирра Лохвицкая была довольно застенчива, что слегка портило впечатление от ее весьма эффектной внешности. Из воспоминаний современников следует, что ее красота была несколько экзотичной, как и ее творчество. Внешность, которая обычно имеет мало отношения к литературной деятельности, для Мирры Лохвицкой сыграла существенную роль. В начале литературной карьеры поэтессы ее внешность скорее даже помогала ей, но позднее она стала препятствовать пониманию ее творчества, поскольку лишь немногие хотели разглядеть живой ум за внешней привлекательностью. Мирра Лохвицкая оказалась в обычной для красивой женщины ситуации, когда окружающие отказываются видеть в ней что-либо, кроме внешности.

Поэтический мир Лохвицкой часто называли слишком узким. Отчасти так и было, и сама о себе она говорила: «Я? женщина и только». В ее произведениях больше внутренних переживаний, чем впечатлений от внешнего мира. На первый взгляд кажется, что современная эпоха вовсе не отражается в ее творчестве. Но ее стиль невозможно спутать с чьим-либо другим. В лирике Мирры Лохвицкой важное место занимала музыкальная стихия, подчиняющая себе темы, образы и ритмы.

В конце 1890-х годов здоровье Мирры Лохвицкой стало ухудшаться. Возможно, это было связано с драматическими переживаниями. Она часто болела, страдал от болей в сердце и депрессии. В 1905 году она уже была прикована к постели. В конце августа 1905 года Мирра Лохвицкая скончалась. Существуют различные сведения о причине смерти поэтессы: от туберкулеза легких до стенокардии. В любом случае болезнь ее была связана с состоянием души.

29 августа 1905 года Мирра Александровна Лохвицкая была похоронена на Никольском кладбище. Ее отпевали в Духовской церкви Александро-Невской лавры. Константин Бальмонт, который в 1903 году посвятил ей один из своих лучших сборников «Будем как солнце», не пришел на похороны и никак не выказал своего огорчения в связи с ее болезнью и смертью, хотя в последующем его в творчестве продолжали появляться образы из ее поэзии.

Отношения Мирры Лохвицкой и Константина Бальмонта были продолжены в судьбах их детей. Бальмонт назвал ее именем свою дочь, которую также хотел видеть поэтессой. А четвертый сын Мирры Лохвицкой был назван Измаилом, так же как и главный герой одного из ее произведений, в котором она отражала свои отношения с Бальмонтом. Впоследствии сын Мирры Лохвицкой Измаил Жибер влюбился в Мирру Бальмонт, но она не ответила ему взаимностью. Вскоре Измаил Жибер застрелился.

Творчество Мирры Лохвицкой было признано современниками и положительно оценено критиками, но не оказало значительного влияния на следующие поколения поэтов. Последователем Мирры Лохвицкой был Игорь Северянин. Он создал своеобразный культ поэтессы, и ее имя вошло в декларации эгофутуристов, которые называли ее своей предтечей наравне с К.М. Фофановым. Но восхищение Северянина ее творчеством не способствовало росту популярности произведений Мирры Лохвицкой, и в советскую эпоху ее слава окончательно угасла. Это было связано также с тем, что ее любовная, философская и религиозная лирика не могла вписаться в советскую идеологию. Произведения Мирры Лохвицкой не издавались отдельно больше девяноста лет. Тем не менее фактически она оказала большее влияние на литературный мир, чем об этом принято говорить.

Библиография

• Стихотворения (1889—1895)
• Стихотворения (1896—1898)
• «Он и Она. Два слова» (1899)
• «На пути к Востоку». Драматическая поэма (1897)
• Стихотворения (1898—1900)
• «Вандэлин». Весенняя сказка (1899)
• «Бессмертная любовь». Драма в 5-и актах, 8-и картинах (1900)
• Стихотворения (1900—1902)
• «Сказка о Принце Измаиле, Царевне Светлане и Джемали Прекрасной» (1902)
• «In Nomine Domini». Драма (1902)
• Стихотворения (1902—1904)
• Лохвицкая-Жибер М. А. Собрание сочинений тт. 1—5. (М ., 1896—1898, СПб., 1900—1904).
• Лохвицкая-Жибер, М. А. Перед закатом. (Предисловие К. Р.) СПб., 1908. Сборник был издан родственниками поэтессы в дополнение к прижизненному собранию сочинений.

Мирра (также Мария) Александровна Лохвицкая (по мужу Жибер) - талантливая поэтесса (1869-1905), дочь известного ученого и адвоката А. В. Лохвицкого (см.). Сестра Тэффи.

Училась в Московском Александровском институте и уже тогда обращала на себя внимание поэтическим дарованием. Несколько её стихотворений были изданы отдельной брошюрой (М., 1888). С 1889 г. она стала печатать свои стихотворения в «Севере», «Художнике», «Всемирной Иллюстрации», «Русском Обозрении», «Сев. Вестн.», «Неделе», «Ниве» и др. В 1896 г. выпустила первый сборник (М., 1896), за которым в 1898 г. (М.) последовал 2-й том; в 1900 г. (СПб.) вышел 3-й том, в 1903 г. (СПб.) - 4-й, в 1905 г. - 5-й. Первые 2 тома в 1900 г. вышли 2-м изд.

В 1897 г. Лохвицкая за 1-й том получила половинную Пушкинскую премию; в 1905 г., уже после её смерти, половинная премия присуждена академией за 5-й том. С легкой руки Бальмонта, за Лохвицкой установилась кличка «русской Сафо», совершенно правильно определяющая основной характер её поэзии, весь пафос которой ушёл на воспевание любви. По силе таланта - Лохвицкая одна из самых выдающихся русских поэтесс. Стих её изящен, гармоничен, легок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен. По времени появления первого сборника стихов Лохвицкой, чуждых всяких «гражданских» нот и по своему содержанию демонстративно порывавших всякие связи с «идейной» поэзией, молодую поэтессу причислили к декадентству.

Это - ошибка: у Лохвицкой лучшего периода её творчества нет и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности, которые органически связаны с понятием о подлинном декадентстве. Лохвицкая, напротив того, полна сил, страстно хочет жить и наслаждаться и отдается своим порывам со всей полнотой напряженного чувства. Теперь, когда на литературную жизнь 1890-х годов можно взглянуть с точки зрения исторической, следует, как это уже сделано по отношению к Бальмонту, установить тесную, органическую связь жизнерадостности Лохвицкой с другим движением.

Несмотря на разницу содержания, в общей приподнятости поэзии Лохвицкой психологически несомненно сказался тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма. Лохвицкая знать не хочет того нытья, которым характеризуется полоса 80-х гг. «Смело в даль я гляжу» - заявляет молодая дебютантка. В ней кипит жажда счастья, она готова за него бороться, не сомневается, что его достигнет, и в упоении повторяет: «я верю вам, грезы, весенние грезы». Но, психологически совпадая с приливом общественной бодрости середины 90-х гг., настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов. Представления поэтессы о цели и задачах жизни совершенно восточные; всю силу своего порыва и жажды жизни она направила исключительно в сторону любви. Она говорила с полной откровенностью о «желаньях души огневой», о «страсти бешеной» и т. п., но прямота и своеобразная наивность, с которой она создавала апофеоз страсти, придавала ему большую прелесть.

Упоением первых восторгов любви скрашивалась избитость мотивов сборника (весна, луна, сирень, лобзания милого, счастье взаимности, сладость первых ласк и т. д.). В эротизме Лохвицкой следует различить три периода. Если и в первом сборнике попадаются вещи прямо циничные, то общую окраску ему, все-таки, сообщала наивная грациозность; «сладостные песни любви» были, притом, посвящены мужу поэтессы за то, что он доставил ей «счастье и радость». С выходом 2-го сборника застенчивая окраска юных восторгов исчезает. Чувства певицы приобретают исключительно-знойный характер. «Это счастье - сладострастье»: вот основной мотив 2-го сборника. Все в жизни исчезает перед жаждой однотонно понятой любви и с полной откровенностью поэтесса сообщает, в чём её идеал: «Кто счастья ждет, кто - просит славы, кто - ищет почестей и битв, кто - жаждет бешеной забавы, кто - умиления молитв. А я - все ложные виденья, как вздорный бред угасших дней, отдам за негу пробужденья, о, друг мой, на груди твоей». Характеризуя свои песни любви, она ставит рядом эпитеты «мой жгучий, мой женственный стих» - и убеждена, что глубина чувства все оправдывает. Рядом со жгучестью, в светлое настроение поэтессы начинает прокрадываться и нечто иное. Если раньше она восклицала: «Солнца, дайте мне солнца», то теперь она заявляет: «Мне мил и солнца луч приветный и шорох тайн манит меня». Её начинает привлекать к себе страдание; на заглавном листе второго сборника выставляется эпиграф "amori et dolori ", а в стихотворении «Моим собратьям» ставится даже такой тезис: «поэты - носители света, основы великого зданья. Уделом поэта и было и будет - страданье». Чем дальше, тем светлое настроение Лохвицкой все более исчезает. С III сборником она вступает в последний фазис, где тени уже гораздо больше, чем света. Общий тон поэзии Лохвицкой теперь уже нерадостный; очень много говорится о страданиях, бессилии, смерти. Прежняя простота и ясность сменяется вычурностью. Сюжеты становятся все изысканнее. В III сборнике обращают на себя внимание две «драматические поэмы»: «На пути к Востоку» и «Ванделин». В первой чyвcтвyeтcя прежняя жгучесть чувств поэтессы; в «Ванделине» всецело господствуют «больные сны».

В символической борьбе между жизнерадостной красотой Принца Махровых Роз и продуктом туманной мечты - таинственным призраком грустящего рыцаря Ванделина - побеждает бесплотная красота последнего. Вышедшие незадолго до смерти Лохвицкой IV и V сборники её произведений ничего не прибавили к известности поэтессы. Утратив свежесть чувства, Лохвицкая ударилась в средневековую чертовщину, в мир ведьм, культ сатаны и т. д. Чисто лирических пьес мало; значительную часть обоих сборников занимают неудачные средневековые драмы. От прежней жизнерадостности здесь уже почти ничего не осталось. Она сменилась диаметрально-противоположным стремлением к мистике; теперь Лохвицкая определяет себя так: «моя душа - живое отраженье о небесах тоскующей земли». Но мистика совершенно не шла к ясному поэтическому темпераменту Лохвицкой. Явно чувствовалась душевная надломленность, потеря жизненной цели. Трудно удержаться от предположения, что помещенное ещё в III сборнике стихотворение: «я хочу умереть молодой, золотой закатиться звездой, облететь неувядшим цветком. Я хочу умереть молодой… Пусть не меркнет огонь до конца, и останется память о той, что для жизни будила сердца» - было не просто литературным произведением, а ясно-сознанной пророческой эпитафией.

Мари́я Алекса́ндровна Ло́хвицкая (по мужу Жибе́р - фр. Gibert; 19 ноября 1869, Санкт-Петербург, Российская империя - 27 августа 1905, там же) - русская поэтесса, подписывавшаяся псевдонимом Ми́рра Ло́хвицкая; и Н. А. Лохвицкого. К концу 1890-х годов достигшая творческого пика и массового признания, вскоре после смерти Лохвицкая была практически забыта. В 1980-1990-е годы интерес к творчеству поэтессы возродился; некоторые исследователи считают её основоположницей русской «женской поэзии» XX века, открывшей путь А. А. Ахматовой и М. И. Цветаевой.

Биография

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (1 декабря) 1869 года в Санкт-Петербурге в семье адвоката (c 13 августа 1874 года - присяжного поверенного в Москве) Александра Владимировича Лохвицкого и Варвары Александровны (урождённой Гойер, фр. Hoer), обрусевшей француженки, женщины начитанной и увлекавшейся литературой. Через три года после рождения Марии на свет появилась Надежда (1872-1952), впоследствии вошедшая в литературу под псевдонимом Тэффи.

В 1874 году Лохвицкие переехали в Москву. В 1882 году Мария поступила в Московское Александровское училище (позже переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счёт родителей. Сведения о том, что её преподавателем русской словесности был А. Н. Майков, ошибочны (в эти годы он жил в Петербурге). В пятнадцатилетнем возрасте Лохвицкая начала писать стихи, и на её поэтическое дарование тут же обратили внимание. Незадолго до окончания института два своих стихотворения с разрешения начальства она издала отдельной брошюрой. После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург; сюда же в 1888 году, получив свидетельство домашней учительницы, переехала Мария.

Известно, что сёстры, каждая из которых рано проявила творческие способности, договорились о том, чтобы вступить в литературу по старшинству, дабы избежать зависти и соперничества. Первой, таким образом, должна была это сделать Мария; предполагалось, что Надежда последует примеру старшей сестры уже после того, как та завершит литературную карьеру. Лохвицкая дебютировала в 1888 году, опубликовав несколько стихотворений в петербургском журнале «Север»; тогда же вышли отдельной брошюрой стихотворения «Сила веры» и «День и ночь». Последовали публикации в «Художнике», «Всемирной иллюстрации», «Русском обозрении», «Северном вестнике», «Неделе», «Ниве». Поэтесса подписывалась сначала как «М. Лохвицкая», затем как «Мирра Лохвицкая»; друзья и знакомые также стали звать её именно так. К этому времени относятся знакомства поэтессы с Вс. Соловьёвым, И. Ясинским, В. И. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, П. Гнедичем, В. С. Соловьёвым. Всеволод Соловьёв считался «крёстным отцом» поэтессы в литературе; последняя, как сам он не раз отмечал впоследствии, всегда доставляла ему, как учителю, «гордую радость удовлетворённого чувства». Первую известность принесла Лохвицкой публикация поэмы «У моря» в журнале «Русское обозрение» (1891, № 8). В 1891 году Мирра Лохвицкая вышла замуж за Евгения Эрнестовича Жибера, инженера-строителя, сына профессора архитектуры, с которым Лохвицкие соседствовали в Ораниенбауме, где у них была дача. Год спустя супруги покинули столицу и переехали сначала в Ярославль, затем - в Москву.

В 1896 году Лохвицкая выпустила первый сборник «Стихотворения (1889-1895)»: он имел мгновенный успех и год спустя был удостоен престижной Пушкинской премии. «После Фета я не помню ни одного настоящего поэта, который так бы завоевывал, как она, „свою“ публику», - писал В. И. Немирович-Данченко. Известный в те годы литератор (и брат знаменитого театрального деятеля) о своём первом впечатлении от её стихов: «словно на меня солнцем брызнуло». Первый сборник, в основном воспевавший любовь как «светлое романтическое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства», был посвящён мужу; включены в него были и стихотворения, обращённые к сыну. В 1898 году вышел второй сборник, «Стихотворения (1896-1898)»; в 1900 году обе книги были опубликованы отдельным изданием.

Переехав в Петербург, поэтесса, привязанная к дому и детям, нечасто появлялась на публике. Она вошла в литературный кружок К. К. Случевского (который считался «поэтической академией» рубежа XIX-XX веков), где бывала нечасто, оправдывая своё отсутствие болезнью кого-либо из детей или собственным недомоганием. О том, что ожидалась она здесь всегда с нетерпением, можно судить по анонимной записи в одном из журналов: «И досадно, и обидно, / Что-то Лохвицкой не видно», - от 4 февраля 1900 года. Хозяин «пятниц» Случевский, неизменно называвший Лохвицкую «сердечно чтимая поэтесса», не уставал приглашать её, «подтверждая всякий раз, что её место - почётное, рядом с ним». Известно, однако, что круг литературных связей Лохвицкой был узок: из символистов наиболее дружественно относился к ней Ф. К. Сологуб.

Пик популярности

К концу 1890-х годов Лохвицкая приобрела статус едва ли не самой заметной фигуры среди поэтов своего поколения, оказавшись практически единственной представительницей поэтического сообщества своего времени, обладавшей тем, что позже назвали бы «коммерческим потенциалом». Е. Поселянин вспоминал, что спросил однажды у К. Случевского, как идут его книги. «Стихи идут у всех плохо, - откровенно отвечал тот. - Только Лохвицкая идет бойко».

При этом «её успеху не завидовали - эта маленькая фея завоевала всех ароматом своих песен…», - писал В. И. Немирович-Данченко. Он же замечал: Лохвицкой не пришлось проходить «сквозь строй критического непонимания». В равной степени принятая литературным кругом и широкой публикой, она с каждым новым произведением «всё дальше и дальше оставляла за собою позади молодых поэтов своего времени, хотя целомудренные каплуны от литературы и вопияли ко всем святителям скопческого корабля печати и к белым голубям цензуры о безнравственности юного таланта». Л. Н. Толстой снисходительно оправдывал ранние устремления поэтессы: «Это пока её зарядило… Молодым пьяным вином бьёт. Уходится, остынет и потекут чистые воды!». Была лишь одна претензия, которую Лохвицкой приходилось выслушивать повсеместно: она касалась отсутствия в её поэзии «гражданственности». В. И. Немировичу-Данченко московский литератор Лиодор Пальмин писал об этом так:На нашем горизонте новая звезда. Ваша питерская Мирра Лохвицкая - птичка-невеличка, от земли не видать, а тот же Вукол Лавров читает её и пузыри на губы пускает. Начал бы её в «Русской мысли» печатать, да боится наших Мидасов-Ослиные уши, чтобы те его за отсутствие гражданского протеста не пробрали. Вы ведь знаете, Москва затылком крепка…

Третий сборник произведений Лохвицкой, «Стихотворения (1898-1900)», был опубликован в 1900 году. Сюда, помимо новых стихотворений, вошли три драматических произведения: «Он и она. Два слова», «На пути к Востоку» и «Вандэлин». Во втором из них исследователи отмечали автобиографические мотивы: история знакомства поэтессы с К. Бальмонтом (он угадывается в образе греческого юноши Гиацинта), женитьба героя на дочери богатого купца (в «роли» Е. А. Андреевой - гречанка Комос), отъезд супружеской четы за границу.

В четвёртый сборник «Стихотворения. Т. IV (1900-1902)» вошли также «Сказка о Принце Измаиле, Царевне Светлане и Джемали Прекрасной» и пятиактная драма «Бессмертная любовь». Последняя была отмечена как «самая выношенная и выстраданная из всех подобных произведений Лохвицкой»; сюжет её был фрагментарно подготовлен такими вещами, как «Прощание королевы», «Покинутая», «Серафимы»; «Праздник забвения», «Он и она. Два слова». Исследователи отмечали: несмотря на то, что в драме угадываются автобиографические моменты, её персонажи, судя по всему, - собирательные, причём в главном герое, наряду с Бальмонтом и Жибером, явно угадывается некто третий. Сюжет драмы «Бессмертная любовь» имеет прямое отношение к оккультизму; сама Лохвицкая им не увлекалась, но, как пишет исследовательница её творчества Т. Александрова (имея в виду «магические» эксперименты В. Брюсова и загадочный характер «болезни», приведшей поэтессу к гибели), «можно предположить, что объектом оккультного воздействия она всё же оказалась».

За пятый сборник (1904) М. Лохвицкая в 1905 году (посмертно) была удостоена половинной Пушкинской премии. Третий и четвёртый сборники тогда же получили почётный отзыв Академии наук. В 1907 году вышел посмертный сборник стихотворений и пьес Лохвицкой «Перед закатом», заставивший критику по-новому оценить творчество поэтессы. Рецензировавший книгу М. О. Гершензон, отметив, что за небольшим исключением «пьесы страдают туманностью, их фантастика искусственна и неубедительна и больше чувствуется порыв, чем творческая сила», обнаружил силу автора в мистическом видении:Только там, где Лохвицкая в чистом виде старалась выразить свою веру, своё мистическое постижение, не пытаясь облечь их в образы, там ей удавались подчас истинно-поэтические создания.

«<…> Её дух был слишком слаб, чтобы выработать в себе всеобъемлющую мистическую идею; она точно ощупью двигается в этом тютчевском мире и с трогательной беспомощностью стремится выразить огромное неясное чувство, наполняющее её». - М. Гершензон. Вестник Европы, 1908

Болезнь и смерть

В конце 1890-х годов здоровье Лохвицкой стало стремительно ухудшаться. Она жаловалась на боли в сердце, хроническую депрессию и ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась; поэтесса (как позже говорилось в некрологе) «порой с большим пессимизмом смотрела на свое положение, удивляясь, после ужасающих приступов боли и продолжительных припадков, что она еще жива». На лето Лохвицкая переехала на дачу в Финляндию, где «под влиянием чудесного воздуха ей стало немного лучше»; затем, однако, пришлось не только перевезти её в город, но и поместить в клинику, «чтобы дать полный покой, не достижимый дома». Лохвицкая умирала мучительно: её страдания «приняли такой ужасающий характер, что пришлось прибегнуть к впрыскиваниям морфия». Под воздействием наркотика последние два дня жизни больная провела в забытьи, а скончалась - во сне, 27 августа 1905 года. 29 августа состоялось отпевание поэтессы в Духовской церкви Александро-Невской лавры; там же, на Никольском кладбище, она, в присутствии лишь близких родственников и друзей, была похоронена.

Наиболее точные сведения о причине смерти М. А. Лохвицкой дает в своих записях Ф.Ф. Фидлер: «27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая - от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни». - Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов. 2008

Часто приводившиеся в биографических справках сведения о том, что поэтесса умерла от туберкулёза лёгких, ошибочны. В некрологе Ю. Загуляевой упомянута хроническая стенокардия — что согласуется с данными Фидлера. Современниками не раз высказывалось мнение, что кончина поэтессы была напрямую связана с её душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия её духа… Так говорили…», - писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Семья и личная жизнь

Мария Александровна Лохвицкая родилась в семье адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830-1884), учёного, автора трудов по юриспруденции, которого называли одним из «талантливейших поэтов трибуны своего времени» и Варвары Александровны (урожденной Гойер, фр. Hoer, ум. не ранее 1917). 30 ноября 1869 года девочку крестили в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом Лохвицких; восприемниками при крещении были подполковник В. А. фон Гойер и Е. А. Бестужева-Рюмина. Три года спустя родилась младшая сестра Марии, Надежда Александровна (1872-1952), ставшая впоследствии известной как Тэффи.

Семья А. В. Лохвицкого была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми - значительной (точное их число установлено не было). Известность получил брат Марии Николай Александрович Лохвицкий (1868-1933), генерал, во время Первой мировой войны командовавший корпусом во Франции, в Гражданскую войну участвовавший в Белом движении (и некоторое время командовавший 2-й колчаковской армией). Тэффи часто упоминала сестру Елену (1874-1919, по мужу - Пландовскую), с которой была очень дружна. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей, но профессиональным литератором себя не считала. Известны имена ещё двух старших сестёр - Варвары Александровны (в замужестве Поповой) и Лидии Александровны (Кожиной).

В 1891 году М. А. Лохвицкая вышла замуж за инженера-строителя Е. Э. Жибера, сына обрусевшей француженки Ольги Фегин (1838-1900) и Эрнеста Ивановича Жибера (1823-1909). Последний родился в Париже, в 1840-х годах приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России, где был, в частности, профессором Института гражданских инженеров. Свой дебютный сборник поэтесса посвятила мужу; между тем, некоторые её ранние стихи указывали и на некую тайную любовь, несчастливую или неразделенную. Отмечалось, что «некоторый материал для размышлений» на этот счет даёт факт знакомства Лохвицкой с исследователем Сибири и Дальнего Востока Н. Л. Гондатти. Если верить мемуарам В. И. Немировича-Данченко, на его вопрос, любит ли она своего жениха, Лохвицкая решительно ответила «нет», хотя тут же прибавила: «А впрочем, не знаю. Он хороший… Да, разумеется, люблю. Это у нас, у девушек, порог, через который надо переступить. Иначе не войти в жизнь». Впрочем, как отмечает Т. Александрова, принимать это свидетельство безоговорочно нельзя: в своих воспоминаниях Немирович-Данченко обращался «с фактами достаточно вольно».

У Лохвицкой и Е. Жибера было пятеро сыновей: трое - Михаил, Евгений и Владимир - родились в первые годы замужества, один за другим; Измаил появился на свет в 1900 году, Валерий - осенью 1904 года. Известно, что поэтесса всё свое время отдавала детям; о её отношении к ним можно судить по шуточному стихотворению, где каждому даётся краткая характеристика («Михаил мой - бравый воин, крепок в жизненном бою…»).

История псевдонима

Существует легенда (документально не подтверждённая), согласно которой, умирая, прадед Марии Кондрат Лохвицкий произнёс слова: «ветер уносит запах мирры…» и изменить имя Мария решила, узнав о семейном предании. Из воспоминаний младшей сестры следует, что существует ещё как минимум одна версия происхождения псевдонима. Надежда Лохвицкая вспоминала, что все дети в семье писали стихи, причём занятие это считали «почему-то ужасно постыдным, и чуть кто поймает брата или сестру с карандашом, тетрадкой и вдохновенным лицом - немедленно начинает кричать: - Пишет! Пишет!» Вне подозрений был только самый старший брат, существо, полное мрачной иронии. Но однажды, когда после летних каникул он уехал в лицей, в комнате его были найдены обрывки бумаг с какими-то поэтическими возгласами и несколько раз повторённой строчкой: «О Мирра, бледная луна!». Увы! И он писал стихи! Открытие это произвело на нас сильное впечатление, и, как знать, может быть, старшая сестра моя Маша, став известной поэтессой, взяла себе псевдоним «Мирра Лохвицкая» именно благодаря этому впечатлению. - Тэффи. Автобиографические рассказы, воспоминания.

Между тем, как отмечает Т. Александрова, упомянутая строка представляет собой искажённый перевод начала романса «Mira la bianca luna…» («Смотри, вот бледная луна…» - итал.), упоминаемого в романе И. Тургенева «Дворянское гнездо». Исследовательница отмечала, что этот романс могла исполнять и Маша Лохвицкая, учившаяся «итальянскому» пению в институте; таким образом - отсюда заимствовать псевдоним, вне зависимости от истории с поэтическими изысками брата, описанными Тэффи. Тот факт, что «строка прообразует не только литературное имя будущей поэтессы, но и часто встречающийся у неё мотив луны» («Sonnambula», «Союз магов» и др.), по мнению исследовательницы, косвенно свидетельствует в пользу этой версии.

Отношения с К. Бальмонтом

Лохвицкая и К. Д. Бальмонт познакомились предположительно в Крыму, в 1895 году. Сближение было предопределено общностью творческих принципов и представлений двух поэтов; вскоре «вспыхнула и искра взаимного чувства», реализовавшегося в поэтической переписке. Бальмонт в стихах поэтессы стал «Лионелем», юношей с кудрями «цвета спелой ржи» и глазами «зеленоватосиними, как море». «Литературный роман» Лохвицкой и Бальмонта получил скандальную огласку; неоднократно подразумевалось, что оба поэта были физически близки. П. П. Перцов, упоминая об их «нашумевшем романе», отмечает, что последний «положил начало» прочим романтическим увлечениям поэта.

Сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» утверждал, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». Документально ни подтвердить, ни опровергнуть это стало впоследствии невозможно: при том, что существует значительное число поэтических взаимопосвящений, сохранилось лишь одно письмо Бальмонта Лохвицкой, сдержанное и холодное. Известно, что поэты встречались нечасто: бо́льшую часть периода их знакомства Бальмонт находился за границей. Как писала позже Т. Александрова, «свой долг жены и матери Лохвицкая чтила свято, но была не в состоянии загасить вовремя не потушенное пламя».

После очередного отъезда Бальмонта за границу в 1901 году личное общение между ними, судя по всему, прекратилось, а стихотворная перекличка переросла в своего рода поединок всё более зловещего и болезненного свойства («Его натиску соответствуют её мольбы, его торжеству - её отчаяние, угрозам - ужас, а в её кошмарах на разные лады повторяется ключевое выражение: злые чары»). «Мучительная борьба с собой и с полуденными чарами» не только составляла суть поздней лирики поэтессы, но, как полагают многие, послужила основной причиной глубокой депрессии, которая во многом и предопределила её раннюю кончину.

Бальмонт не присутствовал на похоронах Лохвицкой и вскоре после смерти поэтессы с нарочитой пренебрежительностью отозвался о ней в письме В. Брюсову. Кроме того, в своем сборнике, так и названном: «Злые чары», создаваемом непосредственно после смерти Лохвицкой, - он продолжает издевательски откликаться на образы ее поэзии. Тем не менее он, очевидно, весьма тяжело переживал смерть возлюбленной; в память о ней он назвал дочь от брака с Е. К. Цветковской, и, судя по всему, видел в ней некую реинкарнацию поэтессы. Дочь от связи с Дагмар Шаховской была названа Светланой (так зовут героиню небольшой поэмы Лохвицкой «Сказка о принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной»).

Ф.Ф. Фидлер, рассказывая о встрече с Бальмонтом в конце 1913 г. (через 8 лет после смерти Лохвицкой), сообщает следующее:О Мирре Лохвицкой «<…> Бальмонт сказал, что любил ее и продолжает любить до сих пор: ее портрет сопровождает его во всех путешествиях…» - Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов.

Характер и внешность

О М. А. Лохвицкой осталось немного воспоминаний, что было обусловлено несколькими причинами. Замкнутая и застенчивая, поэтесса редко выходила в свет, оправдывая своё затворничество домашними делами, болезнями детей, позже - ухудшившимся самочувствием. Многие из тех, с кем она поддерживала дружеские отношения, принадлежали к старшему поколению и умерли раньше неё (К. К. Случевский, Вс. Соловьёв, А. И. Урусов), не оставив воспоминаний. Её отношения со сверстниками были непростыми, причём, если Брюсов и Гиппиус открыто выражали ей свою антипатию, то другие проявили в мемуарах, на первый взгляд, необъяснимую сдержанность: так, почти ничего не написали о поэтессе люди, лучше других знавшие её: Тэффи и Бальмонт (который в течение всей своей жизни держал на письменном столе портрет Лохвицкой).

Возможно, самый яркий (но при этом, как отмечалось позже, почти наверняка идеализированный) портрет поэтессы создал в своих воспоминаниях Василий Немирович-Данченко, с которым у юной Лохвицкой сложились доверительные отношения: …Родилась и выросла в тусклом, точащем нездоровые соки из бесчисленных пролежней Петербурге, - а вся казалась чудесным тропическим цветком, наполнявшим мой уголок странным ароматом иного, более благословенного небесами края… Чудилась душа, совсем не родственная скучному и скудному, размеренному укладу нашей жизни. И мне казалось: молодая поэтесса и сама отогревается в неудержимых порывах вдохновения, опьяняется настоящею музыкою свободно льющегося стиха.

Как вспоминал В. Немирович-Данченко, она «не была самолюбивой и жадной искательницей странного и неясного, вместо оригинального, она не выдумывала, не кудесничала, прикрывая непонятным и диким отсутствие красоты и искренности. Это была сама непосредственность, свет, сиявший из сердца и не нуждавшийся ни в каких призмах и экранах…».

Эффектная внешность во многом способствовала росту популярности М. Лохвицкой; она же, как отмечалось, «впоследствии… стала препятствием к пониманию её поэзии». По мнению Т. Александровой, «далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем всё яснее стал обнаруживать себя в её лирике. Драма Лохвицкой - обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было, помимо красоты».

Есть сведения о том, что поэтесса имела успех на литературных вечерах, но известно также, что эти выступления были немногочисленными и скованными. Вспоминая один из таких вечеров, Е. Поселянин писал: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах». Соседка и подруга Лохвицкой Изабелла Гриневская вспоминала о встречах с поэтессой на артистических вечерах, однако она не указала, принимала ли Лохвицкая в них какое бы то ни было участие, кроме зрительского: «Мы встретились с нею на вечере у Яворской. Эта интересная актриса умела не только играть на сцене, но и принимать гостей, давая им возможность и себя проявить. На небольшой эстраде создался импровизированный концерт. Выступали некоторые из числа гостей. Случайно я очутилась рядом с Лохвицкой, совершенно тогда для меня незнакомой, кроме ее имени и некоторых стихов.», - вспоминала она.

Как отмечали многие из тех, кто знал Лохвицкую лично, «вакхический» характер творчества поэтессы являл собою полный контраст с её реальным характером. Автор необычайно смелых для своего времени, подчас открыто эротических стихов, в жизни она была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. При этом, как отмечает Т. Александрова, в кругу друзей Лохвицкую окружала «своеобразная аура всеобщей лёгкой влюблённости». Лохвицкая - одна из немногих, о ком обычно язвительный И. А. Бунин оставил самые приятные воспоминания. «И всё в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая лёгкая шутливость… Особенно прекрасен был цвет её лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока», - писал он. В. Н. Муромцева-Бунина так вспоминала об их отношениях, перефразируя слышанное от мужа:Познакомился он в Москве, а потом и подружился, с поэтессой Миррой Лохвицкой, сестрой Тэффи. У них возникла нежная дружба. Он всегда восхищался ею, вспоминая снежный день на улице, её в нарядной шубке, занесённой снегом. Её считали чуть ли не за вакханку, так как она писала стихи о любви и страсти, а между тем она была домоседкой, матерью нескольких детей, с очень живым и чутким умом, понимавшая шутку. - Муромцева-Бунина В. Н. Жизнь Бунина.

Бунин и сам констатировал: поэтесса, воспевавшая страсть, в быту - «большая домоседка, по-восточному ленива: часто даже гостей принимает лёжа на софе в капоте, и никогда не говорит с ними с поэтической томностью, а напротив. Болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью». Писатель нередко посещал дом поэтессы, «был с ней в приятельстве» и замечал: «мы даже называли друг друга уменьшительными именами, хотя всегда как будто иронически, с шутками друг над другом». Бунин оставил мало документальных свидетельств об этой дружбе. Отмечалось, однако, что образ Лохвицкой, запечатлённый писателем в воспоминаниях, органично вписался «в галерею незабываемых женских образов его художественной прозы» (можно предположить его отражение в рассказе «Легкое дыхание», в ряде стихотворений Бунина, а также в некоторых чертах Лики в «Жизни Арсеньева»).

Василий Немирович-Данченко, рассуждая много лет спустя о том, как губит талант супружеская жизнь, находил определённую закономерность в том, что жизнь поэтессы «…оборвалась рано, внезапно и трагически». И всё же, писал он, - …Я до сих пор не могу равнодушно вспоминать её. Не в силах - прошли уже годы - помириться, не погрешу, сказав - с великою потерей для нашей литературы. Каждый раз, читая её стихи, я вижу её в уютной комнате отеля, в углу оливкового бархатного дивана, свернувшуюся, как котёнок, под неровным огнем ярко пылавшего камина. Под этим светом, казалось, в её прелестных глазах загоралось пламя… Мне слышится её нервный, нежный голос… Звучат строфа за строфою, увлекая меня и часто Вл. Соловьёва в волшебную поэтическую грёзу. В какие светлые миры она умела уносить тех, кто её слушал! И как прелестно было всё так и мерцавшее лицо, смуглое, южное, золотистое!.. Я не был на её похоронах. Я хотел, чтобы она осталась в моей памяти таким же радостным благоуханным цветком далекого солнечного края, заброшенным в тусклые будни окоченевшего севера.

Вас. Ив. Немирович-Данченко.

Анализ творчества

Ранние стихи Мирры Лохвицкой не отличались формальной новизной, но, как впоследствии признавалось, «принципиально новым было в них утверждение чисто-женского взгляда на мир»; в этом отношении именно Лохвицкая считается основоположницей русской «женской поэзии» XX века, проложившей путь для А. А. Ахматовой, М. И. Цветаевой и других русских поэтесс. Как писал М. О. Гершензон, «стихотворения Лохвицкой не были оценены по достоинству и не проникли в большую публику, но кто любит тонкий аромат поэзии и музыку стиха, те сумели оценить её замечательное дарование…». В рецензии на посмертно изданный сборник «Перед закатом» (1907) Гершензон писал:Прежде всего, очарователен стих Лохвицкой. Вся пьеса удавалась ей сравнительно редко: она точно не донашивала свой поэтический замысел и воплощала его часто тогда, когда он в ней самой ещё не был ясен. Но отдельная строфа, отдельный стих часто достигают у неё классического совершенства. Кажется, никто из русских поэтов не приблизился до такой степени к Пушкину в смысле чистоты и ясности стиха, как эта женщина-поэт; её строфы запоминаются почти так же легко, как пушкинские.

Гершензон М. О., Вестник Европы, 1908.

Природную музыкальность стиха поэтессы отмечал и Вас. Немирович-Данченко: «Каждая строчка теплилась красивою, чисто южною страстью и таким проникновением в природу, какого не было даже у больших поэтов в почётном углу русского Парнас. Она уже и тогда в полной мере обладала техникой. Ей нечему было учиться у версификаторов, которых мы часто величали лаврами истинной поэзии. Она больше, чем кто-нибудь, отличалась музыкальным ухом и, пробегая по строкам взглядом, слышала стихи».

Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, где Лохвицкая характеризовалась как «одна из самых выдающихся русских поэтесс», подтверждал: «Стих её изящен, гармоничен, лёгок, образы всегда ярки и колоритны, настроение ясное, язык пластичен». При этом отмечалось: несмотря на то, что поэтессу многие причисляли к декадентам, в действительности у Лохвицкой не было «и тени той расслабленности, нервной разбитости, вычурности и вообще болезненности и экстравагантности», что ассоциировались с декадентством; напротив, она полнилась жаждой жизни, выражая стремление наслаждаться и отдаваться «своим порывам со всей полнотой напряжённого чувства». Были и противоположные мнения: А. И. Измайлов усматривал в даровании Лохвицкой «естественный скат к декадентству», чему способствовало «хорошее теоретическое знание оккультизма». Её «подделки под мистические заклинания превосходно ухватывают дух и тон созданий старинной народной выдумки», - отмечал критик.

С. А. Венгеров замечал в творчестве поэтессы «тот же прилив общественной бодрости, который выразился в смелом вызове марксизма», отмечая тут же, что «настроение Лохвицкой совершенно чуждо общественных интересов»:Представления поэтессы о цели и задачах жизни совершенно восточные; всю силу своего порыва и жажды жизни она направила исключительно в сторону любви. Она говорила с полной откровенностью о «желаньях души огневой», о «страсти бешеной» и т. п., но прямота и своеобразная наивность, с которой она создавала апофеоз страсти, придавала ему большую прелесть.

С. Венгеров, ЭСБЕ

Между тем, Т. Александрова, отмечая, что Лохвицкая была не только «певицей страсти», но и по складу натуры - мистиком, приводила в качестве примера строки: …Мне ненавистен красный цвет

За то, что проклят он.

В нём - преступленья долгих лет,

В нём - казнь былых времён…

«Это было сказано ещё до первой русской революции, которую Лохвицкая и разглядеть-то не успела. В сущности, одного этого стихотворения было достаточно, чтобы поэта не печатали при Советской власти», - замечает исследовательница.

О мистической стороне дара поэтессы писал и Вяч. Иванов. Отмечая цельность поэтической натуры Лохвицкой, которая, по его мнению, являла собой редкий пример античной гармонии в современном человеке «…и к христианству относилась… с мягким умилением нераздвоенной, извне стоящей души языческой, откликаясь на него всею природной, здоровой добротой своей», он считал поэтессу не «вакханкой безумно-роскошных, безбожно-плотских вакханалий позднего язычества», но - «истинной вакханкой». Иванов писал: «В качестве вакханки истинной <она> таила в себе роковую полярность мировосприятия. Страсти отвечает смерть, и наслажденью - страдание. В той же мере, в какой вдохновляла поэтессу красота сладострастия, - её притягивал демонический ужас жестокости. С дерзновенным любопытством останавливается она над безднами мучительства; средневековье дышит на неё мороком своих дьявольских наваждений; исступленная, она ощущает себя одною из колдуний, изведавших адское веселье шабаша и костра».

Раздвоенность в иной плоскости отмечал в творчестве М. Лохвицкой и А. А. Курсинский. Он считал, что поэтесса находилась «…высоко над немой юдолью забот и печалей и жила словно в ином счастливейшем мире, где всё - красота и блаженство, бесконечная, хрустально-искристая сказка», отчего многим казалась «далекой и чуждой». Между тем, как считал критик, её «жгучие грёзы были вскормлены общечеловеческой скорбью о недосягаемом счастье, ей слышались райские хоры, но слышались сквозь унылые звоны монотонных напевов земли», а творческим мотивом было стремление «свести провидимое небо на землю, а не в стремлении отойти от земли».

А. И. Измайлов, считавший, что Лохвицкая - «самая видная и… единственная, если применять строгую и серьёзную точку зрения, русская поэтесса», писал: «Пламенная, страстная, женственно-изящная, порой в своих стихах слишком нервная, почти болезненная, но всегда индивидуальная, она явилась странным сочетанием земли и неба, плоти и духа, греха и порыва ввысь, здешней радости и тоски по „блаженстве нездешней страны“, по грядущем „царстве святой красоты“. Отсутствие сильных и равных ставило её явно первою среди женской поэзии». Называя её певицей «…жгучей, пылающей, истомной страсти», критик отмечал: даже со сменой настроений в последующих её книгах читатели и критика «не забыли первого, ярко окрашенного впечатления», которое «осталось господствующим». Измайлов напоминал, что многие отмечали «односторонность музы Лохвицкой», которая с годами становилась лишь определённее. По его мнению, любовная лирика поэтессы производила «порой несколько болезненное впечатление»; в ней часто был явен «болезненный нервический излом…».

Е. Поселянин, называя М. Лохвицкую крупнейшей фигурой среди поэтов нового поколения, ставил её выше И. Бунина («недостаточно ярок»), К. Бальмонта и А. Белого («…дают среди вороха малопонятных сумбурных творений лишь небольшое количество стройных и подчас прекрасных вещей»). По мнению писателя, Лохвицкая «обладала одним из отличительных признаков истинного дарования - чрезвычайною понятностью содержания и определённостью формы». Признавая мировоззренческую узость творчества поэтессы («Муки и радости, вопли печали и крики восторга любящего, вечно распалённого женского сердца») и упоминая адресовавшиеся ей упрёки в «преувеличенности, в чересчур жгучем пламени страсти», Поселянин замечал:Она была одна из первых женщин, так же откровенно говоривших о любви с женской точки зрения, как раньше говорили о ней, со своей стороны, только поэты. Но как ни смотреть на эту непосредственность её поэтической исповеди, в ней была великая искренность, которая и создала её успех, вместе со звучною, блестящею, чрезвычайно отвечавшею настроению данного стихотворения, формой. - Е. Поселянин. Отзвеневшие струны. 1905

Признавая, что в стихах Лохвицкой «…билось сердце мятежное, ищущее, неудовлетворённое, отчасти языческое», Поселянин уточнял: «Но эта, по большей части физическая, страсть доходила и до высоких порывов самоотвержения». Лохвицкая, как он считал, невольно отдавшая «дань мистическим чаяниям того народа, среди которого родилась», всё же «в область онтологии… сумела внести самый возвышенный и поэтический элемент: любовь никогда не умирающую и расцветающую в полной и совершенной силе в вечности». Отмечалось, что это мнение особенно интересно тем, что принадлежит автору, прославившемуся духовными книгами по истории православия: «Характерно, что мистику любви Лохвицкой Поселянин не считает тёмной - он ясно видит её светлые стороны… <Его заметка> - хороший аргумент против зачисления поэтессы в ряды „жрецов тьмы“», - писала Т. Александрова.

Тема любви

Поэзия Лохвицкой, изящная и колоритная, была посвящена почти исключительно романтическим чувствам. Строка: «Это счастье - сладострастье» стала своего рода девизом поэтессы, о которой некоторые критики говорили не иначе, как о «русской Сафо». «Теме женской любви подчинено всё её творчество; иногда встречаются исторические мотивы. Мастеровитые стихи богаты образами и сравнениями, их структура определяется параллелизмами, они не повествовательны, проникнуты романтикой, эротикой, в них выражается приятие мира как принцип - и по отношению к возлюбленному, и к смерти», - отмечал В. Казак («Лексикон русской литературы XX века»).

В своих ранних произведениях поэтесса воспевала любовь как светлое романтическое чувство, путь к семейному счастью и радости материнства. Постепенно тематика её произведений сузилась; в жизнь её лирической героини вторглась «греховная страсть, вносящая в её душу разлад»; в любовной лирике появилась сюжетность. Возникновению над образом Лохвицкой ореола «вакханки» во многом способствовал её «литературный роман» с К. Д. Бальмонтом. Как писал С. Венгеров, -В эротизме Лохвицкой следует различить три периода. Если и в первом сборнике попадаются вещи прямо циничные, то общую окраску ему, всё-таки, сообщала наивная грациозность; «сладостные песни любви» были, притом, посвящены мужу поэтессы за то, что он доставил ей «счастье и радость». С выходом второго сборника застенчивая окраска юных восторгов исчезает. Чувства певицы приобретают исключительно-знойный характер. <…> С III сборником она вступает в последний фазис, где тени уже гораздо больше, чем света. Общий тон поэзии Лохвицкой теперь уже нерадостный; очень много говорится о страданиях, бессилии, смерти. Прежняя простота и ясность сменяется вычурностью. Сюжеты становятся всё изысканнее… - ЭСБЕ, М. Лохвицкая.

Последние годы творческой жизни М. Лохвицкой были отмечены упадническими настроениями. Уже помещённое в III том стихотворение:

«Я хочу умереть молодой, золотой закатиться звездой, облететь неувядшим цветком.

Я хочу умереть молодой…

Пусть не меркнет огонь до конца, и останется память о той, что для жизни будила сердца»

Было впоследствии признано «ясно-осознанной пророческой эпитафией». По мере роста популярности «русской Сафо» критика находила в её поэзии уже «больше искренности, чем нескромности». В IV томе, вышедшем в 1903 году, от недавней страстности не осталось и следа. Стихи с призывами к возлюбленному, написанные к этому времени, поэтесса сюда не включила. Зато здесь ощущается предчувствие близкой смерти; в некоторых стихотворениях Лохвицкая мысленно распрощалась с детьми, завещая им христианские идеалы и поиски пути «в сады живого Бога».

М. Гершензон, прослеживая по сборнику «Перед закатом» (1907) пройденный поэтессой недолгий путь, отмечал: если в её ранних стихотворениях преобладал мотив, выраженный призывом: «Спеши, возлюбленный! Сгорает мой елей!», то в поздних вещах душа поэта словно бы стала «тише и глубже; за страстью, за красочным покровом бытия ей открылась таинственная связь явлений - точно раздвинулись стены и взор проник в загадочную даль». А. Измайлов писал, что Лохвицкой была «ведома тайна настоящей красоты, и она спела красиво, искренно и смело ту Песнь Песней, которую до неё на русском языке не спела ни одна поэтесса».

Значение

Мирра Лохвицкая, имевшая огромный успех в конце 1890-х годов, к концу жизни заметно утратила популярность: в её адрес были обращены «холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах». Последним отзвуком прижизненной славы Лохвицкой стало увлечение её творчеством Игоря Северянина, который в честь поэтессы назвал свою фантастическую страну «Миррэлия», но (согласно Т. Александровой) неумеренные восторги «короля поэтов» не способствовали адекватному пониманию её поэзии.

В советский период имя Лохвицкой было прочно забыто, как на родине, так и в русском зарубежье; критики уличали её в «ограниченности, тривиальности, салонности, вульгарности». В течение более чем девяноста лет стихи М. Лохвицкой не выходили отдельными изданиями. Широко растиражированным оказалось высказывание : «Для будущей Антологии русской поэзии можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворений 10-15 истинно безупречных…» (имевшее менее известное продолжение: «…но внимательного читателя всегда будет волновать и увлекать внутренняя драма души Лохвицкой, запечатлённая ею во всей её поэзии»).

Положение дел стало меняться в 1990-х годах. Английский «Словарь русских женщин-писательниц» (1994) отмечал, что роль Лохвицкой в женской поэзии «всё ещё ждет взвешенной и справедливой оценки» и что её «влияние на современников и позднейших поэтов только начинает осознаваться». Американский славист В. Ф. Марков утверждал, что «её „жгучий, женственный стих“ определённо заслуживает внимания и реабилитации», и «именно Лохвицкая, а не , „научила женщин говорить“». Он же назвал Лохвицкую «кладезем пророческих предвосхищений». Современные исследователи творчества поэтессы признают справедливость упрёка, касавшегося «узости» поэтического мира Лохвицкой, но отмечают несомненную глубину последнего. Как писал Вячеслав Иванов, «глубина её была солнечная глубина, исполненная света, и потому не казавшаяся глубиной непривычному взгляду».

Есть что-то мистическое как в поэзии Мирры Лохвицкой, так и в ее судьбе. Это было замечено сразу после ее смерти. «Молодою ждала умереть, // И она умерла молодой», – писал Игорь Северянин, перифразируя известные ее строки. Мистикой проникнуто и само ее имя – Мирра. Вообще-то ее звали Марией, Миррой она стала только в юности – почему, точно неизвестно.

«Мирра» – драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. Греческое название его – «смирна». Смирна, наряду с золотом и ладаном является одним из даров, принесенных волхвами младенцу Христу. Как компонент мирра входит в состав сложного ароматического состава с созвучным названием «миро», употребляемого в богослужебной практике и символизирующего дары Святого Духа.

Нельзя не заметить, что семантическое поле слова «мирра» включает в себя все основные темы поэзии Лохвицкой, которым она оставалась верна на протяжении всего своего творческого пути.

Горят вершины в огне заката,

Душа трепещет и внемлет зову,

Ей слышен шепот: «Ты внидешь в вечность

Пройдя вратами любви и смерти». («Врата вечности») –

писала она в одном из последних своих стихотворений. Склонность к мистицизму была у нее природной, даже можно сказать – наследственной. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779–1839), был известен как поэт-мистик, автор таинственных «пророчеств».

К сожалению, документальные биографические сведения о Мирре Лохвицкой весьма скудны, современники редко вспоминали ее. Да и внешняя канва ее биографии не слишком богата событиями. Наиболее полным и правдивым источником сведений о ней является ее собственная поэзия, в которой отразилась ее своеобразная личность. Существующие же биографические справки изобилуют неточностями. Попробуем вычленить наиболее достоверные сведения.

Мария Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября (2 декабря) 1869 г. в Петербурге в семье известного в то время адвоката, Александра Владимировича Лохвицкого (1830–1884).

А.В. Лохвицкий принадлежал к кругу ученых юристов. Он был доктором прав, автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, «отмеченных ясностью и талантом изложения». Практиковал как адвокат – точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием.

Мать, Варвара Александровна (урожденная Гойер (Hoer), † не ранее 1917 г.), происходила из обрусевшей французской (или немецкой?) семьи. Она была начитанна, увлекалась литературой.

30 ноября 1869 г. девочка была крещена в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом, в котором Лохвицкие жили (адрес – Сергиевская ул., д. 3). Восприемниками при крещении были подполковник В.А. фон-Гойер и Е.А. Бестужева-Рюмина, жена профессора Петербургского университета К.Н. Бестужева-Рюмина (от имени которого получили название известные Высшие женские курсы). Бестужев-Рюмин был другом А.В. Лохвицкого.

Следующим ребенком в семье была Надежда Александровна (1872–1952) – знаменитая Тэффи.

Из ее автобиографических рассказов явствует, что семья была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми – довольно значительной. Выяснить точное количество братьев и сестер по церковным метрическим книгам сложно, поскольку семья несколько раз переезжала из города в город (отец окончил Московский университет, затем учился в Германии, преподавал в Одессе, Петербурге и наконец вернулся в Москву, где состоял присяжным поверенным); менялись адреса и в пределах одного города. Достоверно известны годы жизни только старшего брата Николая (1868–1933) и младшей из сестер, Елены (1874–1919).

Брат избрал военное поприще, дослужился до генеральского чина, во время Первой мировой войны командовал экспедиционным корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди множества его наград – георгиевский крест четвертой и третьей степени; свидетельство личного мужества. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов.

Елена Александровна Лохвицкая запечатлена во многих автобиографических рассказах Тэффи. Надежда и Елена – две младшие сестры – были особенно дружны между собой. Елена тоже писала стихи, впоследствии совместно с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей. Впрочем, профессиональным «литератором» она себя не считала. До 40 лет жила с матерью, затем вышла замуж на надворного советника В.В. Пландовского. Достоверно известны имена еще двух старших сестер – Варвары Александровны Поповой и Лидии Александровны Кожиной (их портреты содержатся в семейном альбоме Тэффи). Около 1910 г. Варвара, овдовев или разведясь, поселилась вместе с матерью и сестрой Еленой. В адресной книге аттестовала себя как «литератор». В 1916–1917 гг. сотрудничала в «Новом времени», печатая заметки под псевдонимом «Мюргит», – несомненно, взятым из одноименного стихотворения Мирры. В рассказах Тэффи упоминается еще сестра Вера.

Что касается взаимоотношений двух наиболее известных сестер, Мирры и Надежды, они, по всей видимости, были непростыми. Яркая одаренность той и другой при очень небольшой разнице в возрасте (фактически – два с половиной года) привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению. В рассказах и воспоминаниях Тэффи нередки ощутимые «шпильки» в адрес покойной сестры. Но все же придавать им слишком большое значение было бы несправедливо. «Двуликая» Тэффи, смеющаяся и плачущая, и здесь верна себе. Ее поэзия дает некоторые образцы лирической грусти, содержащие узнаваемые реминисценции поэзии Мирры и явно навеянные воспоминаниями о ней.

В 1874 г. семья переехала в Москву. В 1882 г. Мария поступила в Московское Александровское училище (в 90-е гг. переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счет родителей. В институте ее учителем литературы был библиограф Д.Д. Языков (сведения о том, что литературу преподавал поэт А.Н. Майков – грубая ошибка, никак не согласующаяся с биографией поэта).

После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург. В 1888 г., кончив курс и получив свидетельство домашней учительницы, Мария переехала туда же, к своим.

Сочинять стихи она начала очень рано, поэтом осознала себя в возрасте 15 лет. Незадолго до окончания института два ее стихотворения с разрешения начальства были изданы отдельной небольшой брошюрой.

В 1889 г. Мирра Лохвицкая начала регулярно публиковать свои стихи в периодической печати. Первым изданием, в котором она стала сотрудничать, был иллюстрированный журнал «Север», в ближайшие годы она начала печататься еще в нескольких журналах – «Живописное обозрение», «Художник», «Труд», «Русское обозрение», «Книжки Недели» и др. Подписывалась она обычно «М. Лохвицкая», друзья и знакомые тогда уже называли ее Миррой. К этому времени относится знакомства с писателями Всеволодом Соловьевым, И. Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, поэтом и философом Владимиром Соловьевым и др.

В 1890-е гг. семья Лохвицких регулярно проводила летние месяцы в так называемой «Ораниенбаумской колонии» – дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом.

Впечатлениями этой местности был навеян целый ряд стихотворений Лохвицкой, а также – ее поэма «У моря».

По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера (Ernest Gibert, 1823–1909). Это был один из многочисленных иностранных зодчих, чья судьба оказалась связана с Россией. Чистокровный француз, он родился в Париже, в 40-е гг. приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России навсегда. Довольно много строил – в Петербурге и провинции. Эрнест Иванович, как его стали звать на новой родине, прожил долгую жизнь (похоронен на Смоленском лютеранском кладбище,* хотя по вероисповеданию он, скорее всего, был католиком). Со временем он женился – очевидно, тоже на обрусевшей француженке, Ольге Фегин (1838–1900). У них была дочь, Ольга Эрнестовна, и несколько сыновей, за одного из которых, Евгения Эрнестовича, Мирра Лохвицкая вышла замуж.

Свадьба состоялась в конце 1891 г. Позднее, отвечая на вопросы анкеты, Лохвицкая писала, что ее муж был тогда студентом Санкт-Петербургского университета. Впрочем, возможно, что имелся в виду институт гражданских инженеров, профессором которого долгие годы состоял Э.И.Жибер. Е.Э. Жибер по профессии был инженером-строителем (так значится в справочнике «Весь Петербург"). Ф.Ф. Фидлер сообщает, что он служил в страховой компании. Как бы то ни было, его работа была связана с переездами и продолжительными командировками.

Примерно через год после свадьбы молодые уехали из Петербурга, какое-то время жили в Тихвине и Ярославле (адрес: Романовская ул., дом Кулешова), затем на несколько лет их постоянным местом жительства стала Москва (адрес: дом Бриллиантова на углу 2-го Знаменского и Большого Спасского переулков, – ныне переулки носят названия 2-й Колобовский и Большой Каретный).

Осенью 1898 г. семья снова перехала в Петербург. Постоянный адрес в Петербурге – Стремянная ул., д. 4, кв. 7.

Детей у поэтессы было пятеро, все – мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир – появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим.

Около 1900 г. родился четвертый ребенок, Измаил. К началу 1900-х гг. относится шуточное стихотворение, сохранившееся в рабочей тетради поэтессы, – стихотворение, посвященное ее детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах.

Михаил мой – бравый воин, Крепок в жизненном бою, Говорлив и беспокоен, Отравляет жизнь мою. Мой Женюшка – мальчик ясный, Мой исправленный портрет, С волей маминой согласный, Неизбежный как поэт. Мой Володя суеверный Любит спорить без конца, Но учтивостью примерной Покоряет все сердца. Измаил мой – сын Востока, Шелест пальмовых вершин, Целый день он спит глубоко, Ночью бодрствует один. Но и почести и славу Пусть отвергну я скорей, Чем отдам свою ораву: Четырех богатырей!

Действительно, по единодушному свидетельству мемуаристов, несмотря на «смелость» своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Персональных посвящений удостоились Евгений, Измаил и последний, пятый ребенок, Валерий, родившийся осенью 1904 г.

Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 г. и был удостоен Пушкинской премии (половинной – что, впрочем, не уменьшало чести, полная присуждалась редко). Распространено мнение, что как-то особо покровительствовал Лохвицкой маститый поэт Аполлон Николаевич Майков, но никаких свидетельств их общения не сохранилось. Более того, А.А. Голенищев-Кутузов, рецензент сборника, в своем рекомендательном отзыве говорит: «По выходе в свет сборника г-жи Лохвицкой покойный К.Н. Бестужев-Рюмин, вероятно, лично знакомый с автором, передал покойному же Аполлону Николаевичу Майкову и мне по экземпляру этого сборника». Следовательно Майков с Лохвицкой знаком не был. Скорее всего, смутные воспоминания о том, что поэт-академик был как-то причастен к присуждению ей Пушкинской премии, а также наличие у нее антологических стихотворений на темы античности создали миф о каком-то особом покровительстве Лохвицкой со стороны Майкова.

Далее сборники стихотворений поэтессы выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 гг. Третий и четвертый сборники были удостоены почетного отзыва Академии наук.

С переездом в Петербург Лохвицкая входит в литературный кружок поэта К.К. Случевского. Случевский относился к ней с большой теплотой, на его «пятницах» она была всегда желанной, хотя и нечастой гостьей. Однако, судя по дневниковым записям Ф.Ф. Фидлера , и в этом тесном кругу отношение к поэтессе было неоднозначно. Вообще круг литературных связей Лохвицкой довольно узок. Из символистов наиболее дружественно относился к ней, пожалуй, Ф.К. Сологуб.

В кругу друзей Лохвицкую окружала своеобразная аура легкой влюбленности – и, как ее негативное отражение – туман слухов и домыслов. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль. Классический портрет поэтессы дает в воспоминаниях И.А. Бунин: «И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока».

Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика, соответствующую экзотичности ее поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем вся яснее стал обнаруживать себя в ее лирике. Драма Лохвицкой – обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было помимо красоты.

В биографических справках встречаются сведения о том, что поэтесса часто и с неизменным успехом выступала на литературных вечерах. Эти ее «эстрадные» успехи представляются сильно преувеличенными. В ее архиве всего несколько свидетельств подобных выступлений. Кроме того, она страдала застенчивостью, заметной постороннему взгляду. Ср. воспоминания Е. Поселянина: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах».

Лохвицкая и сама признавала за собой это свойство. Так что ставить ее славу в зависимость от личного обаяния неправомерно.

Неизбежно возникает вопрос о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом К.Д. Бальмонтом. П.П. Перцов в воспоминаниях упоминает об их «нашумевшем романе», который, по его мнению, положил начало прочим бесчисленным романам Бальмонта. Эти сведения подтверждают и дневниковые записи Ф.Ф. Фидлера (со слов самого Бальмонта, с готовностью сообщившего едва знакомому собирателю окололитературных сплетен самые что ни на есть интимные подробности своих отношений с поэтессой – замужней женщиной). Однако даже в контексте наблюдений Фидлера возникает подозрение, что поэт скорее выдает желаемое за действительное, нежели сообщает факты, тем более, что в многолетней и откровенной переписке с ближайшим другом Брюсовым он ни разу не обмолвился ни о чем подобном. Много лет спустя сам Бальмонт в автобиографическом очерке «На заре» говорил о том, что с Лохвицкой его связывала лишь «поэтическая дружба». В остальном отношения двух поэтов окружены глухим молчанием. Мемуаристы, писавшие о Лохвицкой, не говорят по этому поводу ни слова. Писавшие о Бальмонте Лохвицкую почти не упоминают. Исследователи, основываясь на нескольких стихотворных посвящениях, делают вывод о том, что в какой-то период поэтов связывали отношения интимной близости, затем их пути разошлись, но воспоминания о «светлом чувстве» остались, впоследствии Бальмонт был весьма опечален смертью Лохвицкой, посвятил ее памяти несколько стихотворений и назвал ее именем свою дочь от брака с Е.К. Цветковской. Представляется, что все это верно лишь отчасти. Что же касается красочно описанных Бальмонтом интимных отношений, то их, возможно, и не было.

Документальных свидетельств общения двух поэтов почти не сохранилось. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в ее архиве уцелело лишь одно его письмо, весьма официальное по тону. Однако и по этому единственному письму можно понять, что существовали и другие письма, но, видимо, по какой-то причине они были уничтожены.

«Нижняя граница» знакомства поэтов – не позднее февраля 1896 г. – устанавливается по дарственной надписи на книге (I томе стихотворений Лохвицкой), подаренной Бальмонту. По косвенным намекам можно предположить, что знакомство и определенные этапы взаимоотношений были связаны с пребыванием в Крыму (в 1895 (?) и в 1898 гг.). О том, как развивались эти отношения, можно судить лишь по отрывочным упоминаниям в переписке поэтов с другими адресатами и крайне скупых репликах в автобиографической прозе Бальмонта. Но и молчание само по себе значимо. При почти полном отсутствии эпистолярных и мемуарных источников, обильный материал дает стихотворная перекличка, запечатленная в творчестве обоих и отнюдь не сводящаяся к немногочисленным прямым посвящениям. Во всяком случае, в поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко. Из этой переклички можно сделать вывод о том, что отношения между двумя поэтами были далеко не идилличны. После сравнительно недолгого периода, когда они чувствовали себя близкими друзьями и единомышленниками, наметилось резкое расхождение во взглядах – о чем свидетельствуют и критические отзывы Бальмонта. Есть основания полагать, что своим демонстративным пренебрежением к чувствам и репутации возлюбленной он сыграл в ее судьбе весьма неблаговидную роль, – чем и вызвано странное молчание.

Драма, по всей видимости, состояла в том, что чувство поэтов было взаимным, но Лохвицкая, по причине своего семейного положения и религиозных убеждений, пыталась подавить это чувство в жизни, оставляя для него сферу творчества. Бальмонт же, в те годы увлеченный идеями Ницше о «сверхчеловечестве», стремясь, согласно модернистским принципам, к слиянию творчества с жизнью, своими многочисленными стихотворными обращениями непрерывно расшатывал нестабильное душевное равновесие, которого поэтесса с большим трудом добивалась. Стихотворная перекличка Бальмонта и Лохвицкой, в начале знакомства полная взаимного восторга, со временем превращается в своего рода поединок. Последствия оказались трагичны для обоих поэтов. У Лохвицкой результатом драматического конфликта стали болезненные трансформации психики (на грани душевного расстройства), в конечном итоге приведшие к преждевременной смерти. Бальмонт, реализовывавший «жизнетворчество» в неумеренном разгуле со злоупотреблением алкоголем и, вероятно, наркотиками, разрушал собственную личность (у него стали проявляться признаки «синдрома Джекила и Хайда"; много лет спустя, в конце жизни, его настигла душевная болезнь).

Здоровье Лохвицкой заметно ухудшается с конца 1890-х гг. Она часто болеет, жалуется на боли в сердце, хроническую депрессию, ночные кошмары (симптомы начинающейся Базедовой болезни, усугубленной душевными переживаниями). В декабре 1904 г., вскоре после пятых родов, болезнь дала обострение, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905 г., на даче, затем больной внезапно стало резко хуже. Умирала она мучительно (см. ст. Ю. Загуляевой). Смерть наступила 27 августа 1905 г. Похороны состоялись 29 августа. Народу на них было мало. Описанная Фидлером цинично-равнодушная реакция даже тех, кто соизволил почтить память почившей своим присутствием, свидетельствует о глубоком одиночестве поэтессы в кругу литераторов и об окружавшем ее непонимании. Отпевали Лохвицкую в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, и похоронили.

Поэтесса скончалась в возрасте 35 лет. В биографических справках в качестве причины смерти долгое время указывался туберкулез легких, но это ошибка. Свидетельства современников говорят о другом. Так, Ю. Загуляева сообщает о «сердечной жабе», т.е. стенокардии. Еще более информативна дневниковая запись Ф.Ф. Фидлера: «27 августа в Бехтеревской клинике умерла Лохвицкая - от сердечного заболевания, дифтерита и Базедовой болезни». Следует отметить медицинский факт: развитие Базедовой болезни часто бывает следствием какого-то потрясения или постоянного нервного напряжения. Сохранившиеся фотографии Лохвицкой (одна из последних, которую приблизительно можно датировать 1903-1904 гг. – слева) не отражают внешних признаков этой болезни – вероятно, она прогрессировала в последний период жизни поэтессы. Как бы то ни было, уже для современников было очевидно, что физические причины смерти Лохвицкой тесно связаны с ее душевным состоянием. «Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия ее духа… Так говорили…» – писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.

Бальмонт не выказал никакого участия к возлюбленной на протяжении всей ее предсмертной болезни, и на похоронах не присутствовал. Cкорее всего, он (как, впрочем, и все остальные) и не подозревал, что Лохвицкая серьезно больна и что «нарушенное равновесие духа» усугубляет ее болезненное состояние, т.к. в последние годы жизни поэтессы общался не с ней самой, а исключительно с ее лирической героиней. В его письме Брюсову от 5 сентября 1905 г. среди пренебрежительных характеристик современных поэтов есть и такая: «Лохвицкая – красивый романс». В контексте случившегося эти слова звучат цинично (не знать о смерти поэтессы Бальмонт не мог). Цинизмом проникнут и его сборник «Злые чары», название которого явно заимствовано у Лохвицкой (выражение встречается у нее в драмах «Бессмертная любовь» и «In nomine Domini», а также в стихотворении «Злые вихри»). Однако смерть возлюбленной, по-видимому, явилась для поэта сокрушительным ударом, и даже видимая неадекватность его реакции скорее свидетельствует не о безразличии, а о неспособности сразу вместить случившееся. Через восемь лет после смерти Лохвицкой Бальмонт признавался Фидлеру, что любил ее и «любит до сих пор». Впоследствии он воспринимал свое чувство исключительно как светлое (ср. его реплику в очерке «Крым": «Крым – голубое окно Голубое окно моих счастливых часов освобождения и молодости… где в блаженные дни нечаянной радости Мирра Лохвицкая пережила со мною стих: «Я б хотела быть рифмой твоей, – быть как рифма, твоей иль ничьей», – голубое окно, которого не загасят никакие злые чары» (К. Бальмонт. Автобиографическая проза. М., 2001, с. 573.)

Специально о Лохвицкой в прозе он ничего не написал, но в поэзии продолжал откликаться на ее стихи до конца жизни и выстроил некую мистику любви с надеждой на последующее воссоединение (продолжающую мистику любви самой поэтессы).

История любви двух поэтов имела странное и трагическое продолжение в судьбах их детей. Дочь Бальмонта была названа Миррой – в честь Лохвицкой (точнее будет сказать, что поэт воспринимал дочь как реинкарнацию возлюбленной). Имя предпоследнего сына Лохвицкой Измаила было как-то связано с ее любовью к Бальмонту. Измаилом звали главного героя сочиненной ею странной сказки – «О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной», в которой причудливо преломлялись отношения поэтов. В 1922 г., когда Бальмонт был уже в эмиграции и жил в Париже, к нему явился юноша – бывший врангелевец, молодой поэт – Измаил Лохвицкий-Жибер. Бальмонт был взволнован этой встречей: молодой человек был очень похож на свою мать. Вскоре он стал поклонником пятнадцатилетней Мирры Бальмонт – тоже писавшей стихи (отец видел ее только поэтессой). Что было дальше – понять нельзя. Отвергла ли девушка любовь молодого поэта, или почему-то испортились его отношения с Бальмонтом, или просто он не мог найти себя в новой эмигрантской жизни – но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре пакет, в котором были его стихи, записки и портрет его матери. Об этом сообщал Бальмонт в письме очередной своей возлюбленной, Дагмар Шаховской,которая родила ему двоих детей. Их дочь, родившаяся в том же году,была названа Светланой.

Последующая судьба Мирры Бальмонт была не менее трагична. Неудачное замужество, рождение более чем десяти детей, чудовищная нищета. Умерла она в 1970 г. За несколько лет до смерти попала в автомобильную аварию и потеряла способность двигаться.

Судьбы других сыновей Лохвицкой также сложились нерадостно. Евгений и Владимир остались в России и умерли во время блокады Ленинграда. Старший сын Михаил эмигрировал, долго жил в эмиграции, сначала во Франции, потом в США, в 1967 г. покончил с собой от горя, потеряв жену. Мелькали сведения, что еще один сын (очевидно, младший, Валерий) жил в Париже в 70-е гг. XX в., но ничего точнее сказать нельзя.

Могила Мирры Лохвицкой на Никольском кладбище сохранилась. Надпись на надгробном памятнике гласит: «Мария Александровна Жибер – «М.А. Лохвицкая» – Родилась 19 ноября 1869 г. Скончалась 27 августа 1905 г.» Судя по расположению захоронения, предполагалось, что рядом впоследствии будет погребен муж, но место осталось пустым.

В 2012 г. родственники поэтессы (ее племянница И.В. Пландовская вместе с сыном Н. Пландовским-Тимофеевым и его супругой Натальей) восстановили памятник.

"Люблю я солнца красоту

И музы эллинской создания,

Но поклоняюсь я Кресту,

Кресту – как символу страдания.

Может быть, это не лучшие стихи поэтессы, но это лучшее, что можно было написать на ее могиле.

Фото взято из посвященной Лохвицкой группы ВКонтакте (надеюсь, автор фото не обидится, что я поместила его сюда).

* Приношу благодарность сотрудникам Литературного музея Пушкинского дома за предоставление фотографий Мирры Лохвицкой (фотографии напечатаны в альманахе «Российский архив"), а также – исследовательнице творчества Лохвицкой, В. Макашиной, за указание места захоронения Э. Жибера, и исследовательнице творчества Тэффи, Е. Трубиловой, за уточнение девичьей фамилии Варвары Александровны Лохвицкой, а также Л. и С. Новосельцевым за предоставленные сведения о судьбе сыновей поэтессы.