Военный священник, преподобноисповедник сергий сребрянский. Серебрянские – одно имя и одна судьба

В 1894 году сын сельского священника Митрофан Васильевич Сребрянский (будущий преподобноисповедник Сергий) был рукоположен во пресвитеры и началось его служение полкового пастыря. Сначала он был священником 47-го драгунского Татарского полка, затем его перевели на должность второго священника к Двинскому военно-крепостному собору. В 1897 года отец Митрофан был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая княгиня Елизавета Федоровна. Когда в 1904 году началась Русско-японская война, 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и его полковой пастырь — отец Митрофан. У священника не было ни тени сомнений, ни помыслов уклониться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником в Орле он настолько сжился со своей воинской паствой, что она стала для него как одна большая семья, с которой он разделял все тяготы походной жизни. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные во время войны, отец Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

В 1908 году по настоянию Ее Императорского Высочества Великой княгини Елизаветы Федоровны протоиерей Митрофан Серебрянский был переведен в Москву и назначен настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынке. На этом полковое пастырство преподобноисповедника Сергия заканчивается, однако он вошел в историю военного духовенства, как доблестный воинский священник. Когда же произошла Октябрьская революция, и начались годы гонений на церковь, архимандрит Сергий Серебрянский стал преподобноисповедником веры Христовой.

Житие преподобноисповедника Сергия Сребрянского

Преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) родился 1 августа 1870 года в селе Трехсвятском Воронежского уезда Воронежской губернии в семье священника. Через год после рождения сына отца Василия перевели в село Макарий в трех километрах от Трехсвятского. Как и большинство детей священников, Митрофан Васильевич закончил духовную семинарию, однако не стал сразу священником.

Часть образованного общества того времени была настроена против Православной Церкви, и тот, кто горел желанием послужить своему народу и для кого небезразличны были интересы нравственные, уходили в общественные движения, чаще всего социалистические.

Под влиянием народнических идей Митрофан Васильевич поступил в Варшавский ветеринарный институт. Здесь, среди равнодушных к вере студентов, в католической Польше, он стал усердно посещать православный храм. В Варшаве он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника, служившего в Покровском храме в селе Владычня Тверской епархии; она окончила курс Тверской гимназии, собиралась работать учительницей и приезжала в Варшаву навестить родственников. 29 января 1893 года они обвенчались.

В Варшаве Митрофан Васильевич вновь стал размышлять о правильности выбора своего пути. В душе было пламенное желание служить людям - но достаточно ли ограничиться внешним служением, стать специалистом и помогать народу, крестьянам, всего лишь в ведении хозяйства? Душа молодого человека ощущала неполноту такого рода служения, и он решил вступить на поприще служения священнического.

2 марта того же года епископ Воронежский Анастасий рукоположил Митрофана Васильевича в сан диакона к Стефановской церкви слободы Лизиновки Острогожского уезда. В сане диакона отец Митрофан пробыл недолго. 1 марта 1894 года он был назначен священником 47-го драгунского Татарского полка, а 20 марта епископ Острогожский Владимир рукоположил его в сан священника.

15 января 1896 года отец Митрофан был перемещен на вакансию второго священника к Двинскому военно-крепостному собору и 1 сентября того же года вступил в должность законоучителя Двинской начальной школы. 1 сентября 1897 года отец Митрофан был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая княгиня Елизавета Федоровна.

С этого времени начался относительно продолжительный период жизни отца Митрофана в Орле.

Летом 1903 года в Сарове состоялось торжественное прославление преподобного Серафима. На этих торжествах был отец Митрофан. Здесь он был представлен Великой княгине Елизавете Федоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием какого-либо лукавства.

В 1904 году началась Русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и отец Митрофан. У священника не было ни тени сомнений, ни помыслов уклониться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником в Орле он настолько сжился со своей воинской паствой, что она стала для него как одна большая семья, с которой он разделял все тяготы походной жизни. Везде, где представлялась возможность, он со своими помощниками ставил походную церковь и служил.

Во время служения в действующей армии отец Митрофан вел подробный дневник, который печатался в журнале «Вестник военного духовенства», а затем вышел отдельной книгой. Дневник дает полное представление о нем, как о смиренном пастыре, верном своему священническому долгу. Здесь, в условиях походных трудностей, тяжелых боев, где солдаты и офицеры рисковали жизнью, он увидел, насколько русский человек любит свою Родину, с каким смирением отдает за нее свою жизнь, увидел и то, как разрушительно по последствиям и противно действительности описывают столичные газеты происходящее на фронте, как будто это пишет не русская пресса, а неприятельская, японская. Здесь он увидел, насколько глубоко разделился по вере русский народ, когда православные и неверующие стали жить, как два разных народа.

15 марта 1905 года отец Митрофан как опытный пастырь и духовник был назначен благочинным 61-й пехотной дивизии и в этой должности прослужил до окончания войны. 2 июня 1906 года он вместе с полком вернулся в Орел. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные время войны, отец Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

В 1908 году Великая княгиня преподобномученица Елизавета усиленно трудилась над проектом по созданию Марфо-Мариинской обители. Предложения по устроению обители были поданы от нескольких лиц. Подал свой проект и отец Митрофан; его проект настолько пришелся по душе Великой княгине, что именно его она положила в основу устроения обители. Для его осуществления она пригласила отца Митрофана на место духовника и настоятеля храма в обители.

Не смея отказаться от предложения преподобномученицы Елизаветы, отец Митрофан обещал подумать и дать свой ответ позже. На пути из Москвы в Орел он вспомнил родную, горячо его любящую паству и представил, как тяжело будет обоюдное расставание. От этих дум и воспоминаний его душа пришла в смятение, и он решил отказаться от предложения Великой княгини. В тот момент, когда он это подумал, он почувствовал, что у него отнялась правая рука. Он попытался поднять руку, но безуспешно: ни пальцами пошевелить, ни согнуть руку в локте он не смог. Отец Митрофан понял, что это, видимо, Господь его наказывает за сопротивление Его святой воле, и он тут же стал умолять Господа простить его и пообещал, если исцелится, переехать в Москву. Понемногу рука обрела чувствительность, и через два часа все прошло.

Он приехал домой совершенно здоровым и вынужден был объявить прихожанам, что покидает их и переезжает в Москву. Многие, услышав это известие стали плакать и умолять его не покидать их. Видя переживание паствы, добрый пастырь не смог ей отказать, и хотя его настоятельно звали в Москву, он все откладывал с отъездом. Он даже снова решил отказаться и остаться в Орле. Вскоре после этого он заметил, что у него без всякой видимой причины начала распухать правая рука, и это стадо приносить ему затруднение на службе. Он обратился за помощью к одному из своих родственников, доктору Николаю Яковлевичу Пясковскому. Врач, осмотрев руку, сказал, что никаких причин болезни нет и он не может дать в этом случае какого бы то ни было медицинского объяснения и, следовательно, помочь.

В это время из Москвы в Орел привезли чудотворную Иверскую икону Божией Матери. Отец Митрофан пошел помолиться и, стоя перед образом, пообещал, что примет бесповоротно предложение Великой княгини и переедет в Москву. С благоговением и страхом он приложился к иконе и вскоре почувствовал, что руке стало лучше. Он понял, что на переезд его в Москву и поселение в Марфо- Мариинской обители есть благословение Божие, с которым нужно смириться.

После этого, желая получить благословение от старцев, он поехал в Зосимову пустынь. Он встретился со схииеромонахом Алексием и другими старцами и поведал им о своих сомнениях и колебаниях: не будет ли дело, которое он на себя берет, свыше сил. Но они благословили его браться за дело. Отец Митрофан подал прошение о переводе в обитель, и 17 сентября 1908 года священномученик Владимир, митрополит Московский, назначил его настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынке, поскольку сама Марфо-Мариинская обитель начала свою деятельность только с 10 февраля 1909 года, когда Великая княгиня Елизавета переехала в дом, предназначавшийся под обительский.

Отец Митрофан, поселившись в обители, сразу же принялся за дело, отдавшись ему всей душой, - как это было в Орле, когда он занимался постройкой церкви, устроением школы и библиотеки, как было и во время войны, когда он стал отцом духовных детей, которые каждодневно подвергались смертельной опасности. Он часто служил, не жалея сил наставлял тех, еще немногочисленных, сестер, которые пришли жить в обитель. Настоятельница обители вполне поняла и оценила священника, которого им послал Господь. Она писала о нем Государю: «Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью, такой скромной и высокой по ее безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что он скромный, чистый и человек Божий, Божий слуга в нашей Церкви».

Несмотря на трудности и новизну предпринятого дела, обитель благословением Божиим, смирением и трудами настоятельницы, духовника обители отца Митрофана и сестер с успехом развивалась и расширялась. В 1914 году в ней было девяносто семь сестер, она имела больницу на двадцать две кровати, амбулаторию для бедных, приют для восемнадцати девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работавших на фабрике, в которой обучалось семьдесят пять человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, обремененных семьей и трудящихся на поденной работе, кружок для детей и взрослых «Детская лепта», занимающийся рукоделием для бедных.На поприще христианской деятельности Великая княгиня Елизавета прослужила до мученического конца. Вместе с ней (и до самого закрытия обители) трудился и отец Митрофан. Наступил 1917 год - февральская революция, отречение Государя, арест Царской семьи, октябрьский переворот. Почти сразу после революции был совершен набег на Марфо-Мариинскую обитель вооруженных людей.

Вскоре Великая княгиня была арестована. Незадолго перед арестом она передала общину попечению отца Митрофана и сестры-казначеи. Великая княгиня была увезена на Урал, в Алапаевск, где 5 (18) июля 1918 года приняла мученическую кончину.

25 декабря 1919 года Святейший Патриарх Тихон, хорошо знавший отца Митрофана, благодаря его за многие труды, преподал ему первосвятительское благословение с грамотой и иконой Спасителя: В это время решился для отца Митрофана и его супруги Ольги вопрос о монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали трех племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом Божию волю, призывающую их к особому христианскому подвигу, они дали обет воздержания от супружеской жизни. Это было уже после переезда их в Марфо-Мариинскую обитель. Долгое время этот подвиг был для всех скрыт, но когда произошла революция и наступило время всеобщего разрушения и гонений на Православную Церковь, они решили принять монашеский постриг. Постриг совершен по благословению святого Патриарха Тихона. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а Ольга - с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

В 1922 году безбожные власти произвели изъятие церковных ценностей из храмов. Многие священнослужители были арестованы, некоторые расстреляны. Одним из предъявляемых обвинений было чтение в храмах послания Патриарха Тихона, касающегося изъятия церковных ценностей. Отец Сергий вполне разделял мысли Патриарха и считал, что не следует во избежание кощунств отдавать церковные сосуды. И хотя изъятие из храмов обители произошло без всяких эксцессов, отец Сергий прочел в храме послание Патриарха, за что 23 марта 1923 года был арестован. Пять месяцев он томился в тюрьме без предъявления обвинения и затем по приказу ГПУ от 24 августа 1923 года был выслан на один год в Тобольск.

Из ссылки в Москву отец Сергий вернулся 27 февраля 1925 года и на следующий день как бывший ссыльный явился в ГПУ, чтобы узнать о решении относительно своей дальнейшей судьбы. Следователь, которая вела его дело, сказала, что священнику разрешается совершать церковные службы и говорить за богослужениями проповеди, но он не должен занимать никакой административной должности в приходе, и ему запрещено принимать участие в какой-либо деловой или административной приходской деятельности.

Отец Сергий вернулся в Марфо-Мариинскую обитель. Однако недолго пришлось ему прослужить в Марфо-Мариинской обители. В 1925 году власти приняли решение ее закрыть, а насельниц сослать. Часть здания была отобрана поликлинику. Некоторые из ее работников решили отобрать обительскую квартиру у отца Сергия и для этого донесли в ОГПУ, обвинив священника в антисоветской агитации среди сестер обители, будто он, собирая их, говорил, что советская власть преследует религию и духовенство. На основании этого доноса 29 апреля 1925 года отец Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму.

30 июня дело было рассмотрено и принято решение освободить священника. 2 июля Коллегия ОГПУ прекратила дело, и отец Сергий был освобожден.

За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинская обитель была закрыта, а сестры арестованы. Некоторые из них были высланы относительно недалеко - в Тверскую область, но большинство сослано в Казахстан и Среднюю Азию.

Отец Сергий и матушка Елизавета выехали в село Владычня Тверской области и поселились в бревенчатом, покрытом дранкой одноэтажном доме, в котором когда-то жил отец матушки,протоиерей Владимир Исполатовский. Первое время отец Сергий не служил, но часто ходил молиться в Покровский храм, в котором стал служить в 1927 году.

Сразу же по приезде, а еще более после того как отец Сергий стал служить во Владычне, его стали посещать многие из его духовных детей. Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Несмотря на пережитые узы и тяжелое время гонений, отец Сергий продолжал подвизаться как духовник и проповедник. Он использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних. Духовные дети привозили ему продукты и одежду, большую часть которых он раздавал нуждающимся.

Но в селе были люди, которые ненавидели Церковь, хотели ради забвения своих грехов забыть о Боге, они относились враждебно к отцу Сергию за его открытую проповедническую деятельность. Жизнь, которую он проводил, обличала их совесть, и, вознамерившись его уничтожить, они обратились за помощью к власти.

30 и 31 января 1930 года ОГПУ допросило этих людей. Они показали: «По своему общественному, умелому подходу к народу с религиозной стороны заслуживает особого внимания. Действует исключительно религиозным дурманом. Опирается на темноту, выгоняет бесов из человека… Особенно способен на проповеди, которые говорит по два часа. В своих выступлениях с амвона призывает на единение и поддержку Церкви, религиозных целей…

Результаты таких проповедей имеются налицо… Деревня Гнездцы категорически отказалась от вступления в колхоз. Словом, должен сказать, священник Сребрянский является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят…»

На основании этих показаний отец Сергий был через несколько дней арестован, но «материалов» для создания «дела» недоставало, и 14 февраля следователи допросили жителей села Владычня, оставляя в деле показания лишь тех свидетелей, которые подтверждали обвинение. Но и через призму искаженных свидетельств видно, что отец Сергий был для народа подлинным старцем и подвижником, по молитвам которого совершались исцеления многих недужных.

10 марта власти допросили отца Сергия. 7 апреля 1930 года «тройка» ОГПУ приговорила отца Сергия к пяти годам ссылки в Северный край. Священнику было тогда шестьдесят лет, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел миокардитом. Это время было самым тяжелым для ссыльных. Прошла коллективизация. Крестьянские хозяйства были разорены. Хлеб продавался только по карточкам и в самом ограниченном количестве. Выжить можно было, если присылались посылки. Но посылки доходили лишь в то время, когда по реке было пароходное сообщение, которое прекращалось на зимний период и на время, пока сплавлялся лес.

Отца Сергия поселили в одной из деревень на реке Пинеге. Здесь жило много сосланного духовенства. Сюда к нему приехали монахиня Елизавета и Мария Петровна Заморина, знавшая отца Сергия еще в период его служения Орле; впоследствии она приняла монашество с именем Милица. Ссыльные священники работали здесь на лесоразработках и сплаве леса. Отец Сергий работал на ледянке - вел по ледяной колее лошадь, тащившую бревна. Эта работа хотя и была легче пилки и рубки в лесу, но требовала большой ловкости и спорости. Отец Сергий, монахиня Елизавета и Мария Петровна жили в домике, как маленькая монастырская община. Отец Сергий, благодаря своей подвижнической жизни, постоянной молитвенной настроенности, духовным советам и умению утешать страждущих в самых тяжелых их обстоятельствах, вскоре стал известен как глубоко духовный старец, которому многие поверяли свои беды, в молитвенное предстательство которого верили. Северная зимняя природа произвела большое впечатление на исповедника. «Огромные ели, закутанные снежными одеялами и засыпанные густым инеем, стоят как зачарованные, - вспоминал он, - такая красота - глаз не оторвешь, и кругом необыкновенная тишина… Чувствуется присутствие Господа Творца, и хочется без конца молиться Ему и благодарить Его за все дары, за все, что Он нам посылает в жизни, молиться без конца…»

Несмотря на болезнь и преклонный возраст, старец с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Когда ему приходилось корчевать пни, он делал это один и в короткое время. Иногда он смотрел на часы, интересуясь сам, за какое время ему удастся выкорчевать пень, над каким, бывало, трудились несколько человек ссыльных.

С местным начальством у отца Сергия сложились самые благоприятные отношения, все любили святого старца и неутомимого труженика, который со смирением воспринимал свою участь ссыльного. Детям он вырезал и склеил, а затем раскрасил макет паровоза с пассажирскими и товарными вагонами, которых дети не видели еще ни разу в своей жизни по дальности от тех мест железных дорог.

Через два года ссылки власти из-за преклонного возраста священника, его болезней и за успешно выполняемую работу решили его освободить. В 1933 году отец Сергий вернулся в Москву, где пробыл один день - простился с закрытой и разоренной обителью и выехал с монахиней Елизаветой и Марией Петровной во Владычню. На этот раз они поселились в другом доме, который был куплен его духовными детьми. Это была небольшая изба с русской печью, кирпичной лежанкой и пространным двором. Здесь прошли последние годы жизни старца. Покровский храм во Владычне был закрыт, и отец Сергий ходил молиться в Ильинский храм в соседнее село. Впоследствии власти стали выказывать неудовольствие по поводу его появления в храме, и он был вынужден молиться дома.

Последний период жизни отца Сергия стал временем старческого окормления духовных детей и обращавшихся к нему страждущих православных людей, что было особенно существенно в то время, когда большинство храмов было закрыто и многие священники были арестованы.

Во время Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть и предполагался здесь большой бой. Офицеры предлагали жителям уйти дальше от передовых позиций, кое-кто ушел, а отец Сергий и монахини Елизавета и Милица остались. Почти каждый день над расположением воинской части летали немецкие самолеты, но ни разу ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село. Это было отмечено и самими военными, у которых возникло ощущение, что село находится под чьей-то молитвенной защитой. Однажды отец Сергий пошел на другой конец села со Святыми Дарами причащать тяжелобольного. Идти нужно было мимо часовых. Один из них остановил отца Сергия и, пораженный видом убеленного сединами старца, бесстрашно шедшего через село, непроизвольно высказал ту мысль, которая владела умами многих военных: «Старик, тут кто-то молится».

Неожиданно часть была снята с позиции, так как бои развернулись на другом направлении, неподалеку от села Медное. Местные жители, очевидцы этих событий, приписывают чудесное избавление села от смертельной опасности молитвам отца Сергия.

В последние, годы жизни архимандрита Сергия, начиная с 1945 года, его духовником был протоиерей Квинтилиан Вершинский, служивший в Твери и часто приезжавший к старцу. Отец Квинтилиан сам несколько лет пробыл в заключении и хорошо знал, что такое - нести тяготы и горечь гонений в течение многих лет. Он вспоминал об отце Сергии: «Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, передо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя… Он весь был объят Божественным желанием… Это чувствовалось во всем, особенно - когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении - излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно. Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние, и, видимо, под влиянием охватившего его волнения помыслы его облекались в форму глубоко-душевного лирического излияния.

Наступило приснопамятное весеннее утро, - вспоминал отец Квинтилиан. - На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди; несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему старцу. Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Начался отпев. Это было сплошное рыдание. Плакали не только женщины, но и мужчины…

С большим трудом вынесли гроб через малые узенькие сенцы на улицу. Гроб хотели поставить на дровни, нести на себе его на кладбище было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее из толпы неожиданно выделяются люди, поднимают гроб на плечи… Потянулись сотни рук, чтобы хотя коснуться края гроба, и печальная процессия с неумолкаемым пением «Святый Боже» двинулась к месту последнего упокоения. Когда пришли на кладбище, гроб поставили на землю, толпа хлынула к гробу. Спешили проститься. Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.

Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели «Свете тихий». Песчаный грунт земли, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песка посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба.

Мы продолжали петь, но не мы одни. «Граждане, - слышался голос, - смотрите! смотрите!» Это кричал человек с поднятой рукою кверху. Действительно, нашим взорам представилась умилительная картина. Спустившийся с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню; да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках.

Скоро на месте упокоения старца вырос надмогильный холмик. Водрузили большой белый крест с неугасимой лампадой и надписью: «Здесь покоится тело священноархимандрита Сергия - протоиерея Митрофана. Скончался 1948 г. 23 марта. Подвигом добрым подвизахся, течение жизни скончав»».

Еще при жизни батюшка говорил своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».

Дамаскин (ОРЛОВСКИЙ), иеромонах. Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви XX столетия. Книга 3. Тверь: Булат, 1999. С. 59-102.

О. Митрофан Сребрянский служил на Дальнем Востоке в годы Русско-японской войны в 51-м Драгунском Черниговском полку Ее Императорского высочества . Мы продолжаем публиковать его дневник, который отец Митрофан вел с 1904 по 1906 год.

Утро. Чуть-чуть светает. Слышу, тихонько подходит Михайло и говорит вполголоса: «Батюшка! А ведь на дворе-то совсем тихо, только мороз десять градусов; просфоры испекли; может быть, отслужим?» «Конечно, отслужим,- говорю я.- Часам к половине одиннадцатого солнышко нам поможет теплом своим. Передай эскадронам, чтобы мели площадку для церкви да на службу надели шлемы на головы!»

Быстро встал. Морозище такой, что пришлось надеть меховые рукавички. За линией железной дороги гул множества голосов: пехотные полки собирают с полей оставленный китайцами гаолян, складывают его в скирды, строят шалаши. К 10 часам поставили церковь. Пришли не только наши эскадроны, но и много из других частей: эскадрон Нежинского полка, телеграфные роты 17-го и 6-го саперных батальонов, обозные 17-го корпуса - многое множество! Часы читать благословил саперного унтер-офицера; он был неописуемо счастлив, и хотя с тропарем и кондаком никак не мог справиться, но это не мешало его воодушевлению, например, говоря: «Приидите, поклонимся Христу Цареви нашему Богу», он делал поклон до земли. Замечательно религиозный!

Святую литургию и на этот раз отслужили, по милости Божией, чинно. Михайло меня очень утешил: после Евангелия вдруг слышу, запели «Господи, помилуй» на те мотивы, что пелись в нашей (орловской) церкви 3 на незабвенных службах в четверги и пятницы; больших усилий стоило мне удержаться от слез! Между солдатами есть замечательно богомольные: многие почти всю службу стояли на коленях и горячо молились. «Верую», «Отче наш», по обычаю, пели все.

Поразили меня за этой службой китайцы. Целой толпой подошли они, еще когда мы ставили церковь, осмотрели каждую икону и затем, отойдя в сторону, всю литургию простояли, не двигаясь с места, слушая и наблюдая происходящее. Общественного богослужения, какое у нас, у них не существует, по крайней мере до сих пор я ни в Ляояне, ни в Мукдене этого не заметил. Среди китайцев стоял наш штабной переводчик, прекрасно говорящий по-русски; он, вероятно, и давал некоторые пояснения своим соотечественникам.

После литургии зашел к нам гость, мрачно настроенный. И то и другое надо бы, по его словам, иначе, а мне кажется, что если бы все шло как по маслу, то мы, пожалуй, приписали бы себе самим окончательную победу. Ведь у нас и прежде всегда так было, а в конце концов побеждали. Неудачи к смирению располагают, а смиренным дает Господь благодать. Победим, даст Бог, и рабами гордых язычников не будем; вот братьями быть готовы, если они отбросят свою гордыню. И когда победим, то прежде всего славу силе Божией воздадим, а потом почтим и человеческие подвиги: так-то лучше, гордости поменьше! Испытания - это великий пробный камень твердости в вере и любви ко Господу! Правда останется правдой: армия наша храбрая, терпеливая, не унывающая. Если представить все условия войны здесь, как мы ее называем колониальной, так надо удивляться тому, что она сделала. Как неверно представляют наше положение в России, сужу по письмам. Пишут, что мы отступили, нас разбили… Неправда то и другое: уступили несколько верст передовых позиций, отбили все атаки японцев и ничего не отдали из крепко занятого нами. Я считаю последние битвы нашей великой нравственной победой. Недаром японцы кричат нам из окопов: «Русские! Долго ли вы еще будете мучить нас?» Это что-то не похоже на победный клик! Ну, а дальше - дальше что Бог даст.

Удивительно резко изменилась погода. Сегодня совершенно тепло. Около станции Суютунь оживление: тысячи солдат строят дорогу шириною в пятьдесят аршин на протяжении всего фронта, чтобы во время предстоящего сражения свободнее было передвигать резервы в разные пункты. Я постоял, понаблюдал. Спокойствие полное, уныния нигде. Господи, куда ни оглянешься - море людей, и все военные. Кажется, теперь, когда увижу штатского или женщину в модном костюме, удивлению не будет конца. Сегодня прошел около линии железной дороги какой-то пожилой господин с длинной бородой в штатском пальто и шляпе, так ведь останавливались, оглядывались на него и спрашивали, что это за человек такой.

С 2 часов дня у нас необычайное торжество: пришли подарки от ее величества государыни императрицы Александры Феодоровны. Из офицеров и чиновников каждый получил полфунта чаю, два фунта сахару, четверть фунта кофе (или табаку), фланелевые рубашку и кальсоны, две пары чулок, три носовых платка, кусок мыла, коробку печенья, конверты, бумагу, карандаш, лимонную кислоту, кусок марли. Каждый солдат получил четверть фунта чаю, фунт сахару, рубаху, кальсоны, кисет, портянки, платки, мыло, бумагу, конверты, карандаш, крючки, пуговицы, наперсток, нитки, подсолнухи (или табак), нож. Кроме того, от великой княгини Елисаветы Феодоровны наши солдаты 4 получили табак, огниво, мыло, спички и лекарства. Нужно было видеть восторг всех чинов армии! Везде гремело искреннее «ура» и сердечное русское «спасибо» царственным заботницам нашим. В этот же день интендантство прислало каждому солдату китайскую ватную куртку и ватные чулки. Ожидаем еще одного блага: ходит слух, что солдатам на зиму выдадут валенки. Одним словом, жить и воевать можно. Вот вы там мрачно настроены. По-вашему, мало успеха у нас, а наши солдаты иначе рассуждают. «Когда добивать его (японца) пойдем?»- все спрашивают.

Нашим полком очень довольны все начальники. Он оказывает услуги всему корпусу, держа связь; постоянно производит разведки для 35-й и 3-й пехотных дивизий и артиллерийских бригад. Во время самих сражений наши эскадроны производят усиленные разведки, под огнем развозят приказания, открывают японские батареи, доставляя таким путем верные сведения войскам и артиллерии. Особенно отличились наши эскадроны в последних сражениях, так что представлено очень много к награждению Георгиевскими крестами; да есть уже восемнадцать георгиевских кавалеров.

Сейчас пришла радостная весть: считавшийся убитым 15 августа рядовой 6-го эскадрона нашего полка Раскопатин, оказалось, взят был в плен, бежал, сегодня после страшных мытарств наконец добрался до наших позиций и скоро прибудет в полк. Подробности напишу, когда расспрошу пленника. Мы только себя любим осуждать и критиковать, а вот как присмотришься получше к японцам, то окажется, что у них далеко не все обстоит благополучно. Из нашего плена не убежишь, а из японского уж сколько прибежало! После Путиловской сопки японцы так разбежались, что потом ловили их в тылу нашей армии. 26-е число. Погода еще лучше вчерашней, и я целый день провел на воздухе. Когда еще выпадет такой мирный, светлый и теплый день?! Завтра думаю отправиться в деревню Тацзеин и отслужить в эскадронах святую литургию.

Только что мы улеглись на ночь, как вдруг поднялась орудийная пальба и ружейная «трещотка» на протяжении всей 35-й дивизии. Японцы сделали нападение, но жестоко поплатились: наши выдержали себя, сначала не стреляли, а как только вылезли японцы из окопов, то они и открыли стрельбу залпами. Все атаки отбили, и неприятель до утра убирал своих убитых и раненых.

В 9 часов я приехал с церковью в деревню Тацзеин. Пришли солдаты помогать ее ставить. Один говорит мне: «Ну, батюшка, и насмотрелся же я сегодня страстей! С разъездом выехали мы рано утром и видели поле, покрытое японскими трупами; почти все раздеты, у многих окоченелые руки подняты вверх!» В 10 часов началась святая литургия. На этот раз и ветерок был, и батареи наши рядом стреляли; канонада была порядочная. Вместо концерта велел пропеть «Воскресни, Боже, суди земли» и «Ангел вопияше». Сознаю, что это несвоевременно по уставу церковному. Но здесь, когда страдания и смерть перед глазами и каждый ожидает, что, быть может, сегодня же придет и его страшный час смертный, напряжение нервов, туга сердечная такова, что невольно смущается и мужественная душа. Вот здесь-то услышать радостную песнь «Твой (Богомати) Сын воскресе, тридневен от гроба и мертвыя воздвигнувый: людие, веселитеся» необычайно утешительно!.. Что ж, если и умрем сегодня?! Ведь воскрес Спаситель наш и мертвых воскресит; значит, и нас. Так, с веселием духовным, радостно встретим смерть, если угодно Господу послать ее нам!.. Приходит даже мысль петь на общей молитве «Христос воскресе». Если я погрешил этим нарушением устава церковного, то заранее усердно прошу святую Церковь, которую я чту и в послушании которой пребыть до конца жизни считаю своим долгом и счастием, простить меня. Ведь среди этих скорбей военного времени хочется все сделать, чтобы только доставить воинам возможно большее утешение, ободрение; они ведь тоже люди, немощные. Под влиянием чрезвычайных обстоятельств силы душевные расходуются быстро, значит, быстро же, всеми мерами нужно стараться и пополнить их.

Насколько религия христианская необходима воину, между прочим, подтверждает следующий рассказ, переданный мне полковником В-м: «Я долго жил в Японии по делам службы и был в очень хороших отношениях с ректором Токийской духовной семинарии. Вот однажды он пригласил меня к себе на чай по случаю крещения гвардейского офицера. Понятно, я заинтересовался причиною, побудившею его принять христианство. Оказалось, главная причина была война. Офицер этот со своим корпусом воевал на острове Формозе. Страна гористая, население, особенно в горах, дикое, жестокое, и японцам пришлось сильно страдать. «Вот здесь-то,- сказал офицер,- при виде ужасных физических и душевных страданий своих солдат я не знал, чем их и себя утешить. Лучшим исходом была смерть, но какая? Без определенной надежды на дальнейшее существование? Без напутствия? Вернувшись домой, я изучил христианскую религию и нашел в ней все, что искала душа моя». Долго с большим оживлением вели мы с этим японцем за чаем разговор на религиозные темы. Где-то теперь этот православный японский офицер? Может быть, убит уже!..»

Замечательный рассказ. Как сильно выражает он необходимость христианской религии для души человека! Истинно слово древнего мудреца: «Душа по природе христианка!» Возвратился я в свою деревню, славя Бога, благословившего совершить богослужение, хотя, сознаюсь, так тревожно ни разу еще не служил святой литургии. Подъезжаем к фанзе; слышу звуки молотьбы. Что такое? Смотрю: казаки на соседнем дворе палками молотят рис, которого они навозили себе массу. Созревший рис имеет стебель желтый и, будучи связан в снопы, имеет вид пшеницы. Когда его вымолотят, то надо еще «драть», рушить, как гречу. Люблю я этот день, в который служу литургию. С таким легким, отрадным чувством душевного довольства проходит весь этот день!

С утра ветер, пыль, нельзя выйти: проходящие обозы вздымают тучи пыли; предпочитаю сидеть дома и читать. Спасибо еще, фанза досталась хотя грязная и дырявая, но довольно просторная - несколько шагов можно сделать; устану сидеть, встану и погуляю. Все время, конечно, в теплом подряснике и скуфейке. Выпало два денька, что господин мороз куда-то изволил отбыть, а теперь опять возвратился и по-прежнему подбадривает. Спасибо ему, а то бы, пожалуй, заскучали!

Интересно заглянуть, как на чистом воздухе готовится нам пропитание. Наш повар Ваня - солдат - на морозе котлеты выделывает, подплясывает, а на сковороде что-то верещит. Это он решил во что бы то ни стало сегодня блинчатые пирожки смастерить с гаоляновой начинкой. Да, мы ведь не как-нибудь столуемся: у нас французская кухня! На вопрос: «Что сегодня будет на обед?»- Ваня не иначе ответит, как по-французски: «Суп потафе, котлеты гаше, и на третье масе дуан». Просто потеха, а он это совершенно серьезно докладывает. На холод Ваня не жалуется, а только скорбит, что «вот ветер муку разносит».

После обеда явился из Мукдена наш хозяин; что-то похудел. Конечно, опять его угостили, дали денег, папирос. В благодарных чувствах он обещал в следующий раз принести нам «кулису» (курицу) и яйца. Между прочим, рассказывает, что ему снова было от часовых на реке Хуанхэ «ломайло», и убедительно просил дать ему записку. Тогда адъютант пресерьезно дает понять ему, что записку он может потерять, а вот если печать полковую приложить ко лбу, то и записки не нужно. Поверил «ходя» и умоляет приложить печать. Тогда адъютант действительно приложил ко лбу его синей мастикой полковую печать; вышла великолепно. Китаец в восторге: теперь и записок не нужно; а у нас при виде этой картины получился положительно смех неподобный. Сегодня подсчитал потери нашего полка. По милости Божией из строя выбыло мало, хотя работу полк несет все время трудную и опасную. По 29 октября в полку по болезни и от ран умерло десять нижних чинов, ранено пятнадцать; осталось на поле сражения, неизвестно убитыми или взятыми в плен, три нижних чина и вахмистр Бурба; офицеров легко контужено двое - Сущинский и Тимофеев.

Сейчас получил письма из Орла с описанием празднества в (дорогих мне) церкви и школе 1 октября. Не могу описать радости моей при чтении этих писем! Спасибо великое всем устроившим это празднество. Господь да благословит их Своею благодатию! Что-то заболел у меня немного левый глаз, вероятно ячмень; хожу три раза в день к доктору, все-таки занятие!

Просыпаюсь 29-го. Надо мной в полумраке, как тень, стоит Ксенофонт. Слышу его тихий голос: «Батюшка, как спали? Не озябли? Умываться я уже приготовил». Он каждое утро рано является и караулит, когда я проснусь. Умываюсь, передаю ему от матушки и орловцев поклоны; он всегда от этого в восторге. Весь день прошел однообразно грустно; ничего нет для записи. Японцы ежедневно нападают; наши успешно отбивают. Стрельба ежедневно, но мы так уже к ней привыкли, что не обращаем никакого внимания.

Погода окончательно испортилась; к холодному ветру присоединился дождь, снег. Если и завтра так будет, то служить немыслимо. После чаю пошел на новоселье к Михаилу и Ксенофонту в их землянку. Очень хорошая вышла квартира: в полтора аршина глубины вырыли яму, поставили над нею стропила, внутри обставили гаоляном, снаружи засыпали землей, устлали пол циновкой, даже и иконку святителя Николая повесили. Михайло сидит на своем ложе, ноги завернул в полушубок и читает Ксенофонту «Свет»; завтра они будут строить себе что-то вроде печи.

После обеда привели к нам рядового 6-го эскадрона Раскопатина, который 15 августа был взят в плен японцами и бежал. Рассказ о том, как он странствовал, я записал и передам его словами. «Это, значит, было пятнадцатого августа,- начал он.- Я был послан поручиком Ведерниковым в дозоры. Только выехал из деревни, как японцы из засады дали залп и убили подо мною лошадь. Вытащил я ноги из-под седла да и побег в гаолян; думал, к своим бегу, ан, глядь, прямо на их пехоту наткнулся. Наставили они на меня винтовки, «алала, алала» кричат и схватили. Живым манером сняли с меня винтовку, шашку и потащили в фанзу. Тут мне был допрос. Только я ничего не понял, что они алалакали; так и бросили меня. Сижу день, другой; дают помаленьку рису, а больше ничего; так десять дней просидел, вроде как на этапе, а мимо-то все ихние войска шли. Вот раз ночью сижу я на кане, не сплю: потому тоска; слышу, захрапел часовой. Подошел я тихонько к двери, вижу, спит, а ружье ремнем к руке привязал. Забилось во мне сердце, думаю: все равно погибать… Господи, помоги мне убежать! Сначала думал убить часового его же штыком, потому на боку висит вроде шашки, а потом раздумал. Забрался на кан, потихоньку разобрал гаолян на крыше, высунул голову; он все храпит. Тогда я перекрестился да и вылез наружу, спустился и бросился бежать через огороды прямо на сопку; перемахнул, еще саженей двести отбежал. Утро подходит; думаю, надо на день прятаться. Нарвал гаоляну и залез под большой камень; под ним от воды образовалась ямка, и водицы еще немного было. Натер я руками гаоляну да и поел; пригоршней набрал воды, попил, лежу… Весь день шла их пехота, конница, обозы: никак невозможно уйти; так четыре дня пролежал под этим камнем. Потом стало потише, и я ушел. Дошел до реки большой и по горло в воде перешел ее ночью, а днем лежу в гаоляне, которым и питался; воду пил на дороге из колеи. Долго плутал я, наконец дошел до железной дороги, забрался ночью под мостик и спрятался за балкой. Днем туда приходили японские солдаты за нуждой и меня не заметили; я видел, как они гоняли на себе вагоны: паровозов не было. Следующей ночью я ушел в поле и лег в гаолян на день. Смотрю: пришли китайцы жать; я им говорю, что я русский солдат, прошу их спрятать меня, а то придет ниппон-солдат, и мне будет «контрами» (убьют). Вместе с тем показываю, что мне очень хочется «кушь-кушь» и что если меня спасут, то большой русский капитан даст им много-много рублей. Китайцы между собою поговорили что-то, положили меня на землю и укрыли гаоляновыми снопами, а сами ушли, говоря, что сейчас принесут мне «кушь-кушь». Действительно, очень скоро возвратились, принесли лепешек и вареного рису; я поел и попил хорошей воды, затем уснул, а ночью они взяли меня в свою фанзу. Хозяин фанзы оказался старшиной, посадил меня на кан, накормил, напоил чаем и даже дал рюмочку ханшину. Пришел китаец; немного говорит по-русски; объяснил мне, что сюда каждый день заезжают японцы и мне будет «контрами» (убьют), если я останусь так, и потому мне нужно переодеться. Сейчас же обрили мне усы, бороду, половину головы, обмотали голову синим платком, надели китайскую шляпу и одежду и велели притвориться немым. Затем перевели меня в другую деревню и поместили к китайцу, у которого я довольно долго работал. Однажды через переводчика хозяин приказал мне становиться на колени и молиться их богам. Заплакал я, стал на колени, а сам и молюсь по-нашему, говоря: «Пресвятая Богородица, спаси меня грешнаго!» После этого он привел китайскую мадам с двумя детьми, посадил меня рядом с ней на кане и говорит, что это теперь моя «бабушка» и мои дети; значит, женили меня. Только я это будто заплакал и говорю, что у меня есть «бабушка» и свои двое детей, лучше проводите меня к русским; капитан русский за это много-много денег даст. Днем приезжали японские разъезды, брали фураж и даже тащили с собою девушек китайских, если находили; меня же не узнавали. Через несколько дней три китайца вызвались проводить меня к русским, дали мне коромысло, навязали гаоляну и пошли. Я иду за ними, будто немой; японцы останавливали, осматривали, но меня так и не узнали; даже через мост прошел, и часовые пропустили. Зато как подошел к нашим постам, так прямо зарыдал. Солдаты наши хотели стрелять, но я закричал: «Братцы, я свой»; тогда взяли меня и привели к офицеру».

В конце рассказа Раскопатин, бритый, в китайском халате, расплакался; видно, нервы его совсем растрепались. Он все боялся, что китайцы выдадут его японцам, а они оказали ему истинное добро. Спасибо им! Командир корпуса приказал Раскопатина произвести в унтер-офицеры и представил его к Георгиевскому кресту. Спрашивали его, не видел ли в плену вахмистра нашего Бурбу. Нет, не видал.

Погода разыгралась такая, что выйти невозможно; солдаты, как сурки, попрятались в землянки; мы тоже сидим в фанзах. Служить нет никакой возможности: невыразимо скучно! 31-е число прошло тоже в сидении.

3В городе Орле, в церкви Черниговского полка

4Драгуны 51-го Черниговского полка

о.Митрофан Сребрянский .
“Дневник полкового священника, служащего на Дальнем Востоке”.
– М.: “Отчий дом”, 1996. – 352 с.

Житие преподобного Сергия (Сребрянского),

архимандрита Тверского, исповедника (†1948)

Преподобноисповедник Сергий, архимандрит Тверской (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) родился 1 августа 1870 года в селе Трехсвятском Воронежского уезда Воронежской губернии в семье священника. Как и большинство детей священников, Митрофан Васильевич закончил Духовную семинарию, однако не стал сразу священником, а поступил в Варшавский ветеринарный институт. В Варшаве он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника, служившего в Покровском храме села Владычня Тверской губернии. 29 января 1893 года они обвенчались. В Варшаве Митрофан Васильевич вновь стал размышлять о правильности выбора своего пути. В душе было пламенное желание служить людям, но достаточно ли ограничиться внешним служением, стать специалистом и помогать народу, крестьянам, всего лишь в ведении хозяйства. Душа молодого человека ощущала неполноту такого рода служения, и он решил вступить на поприще служения священнического.

2 марта 1893 года епископ Воронежский Анастасий рукоположил Митрофана Васильевича в сан диакона. 20 марта 1894 года епископ Острогожский Владимир (Соколовский) рукоположил его в сан пресвитера, с назначением полковым священником 47-го драгунского Татарского полка.

15 января 1896 года отец Митрофан был назначен в Двинский военно-крепостной собор, а 1 сентября вступил в должность законоучителя Двинской начальной школы. В сентябре следующего года священник был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Великая княгиня Елисавета Феодоровна.

В Орле отец Митрофан всего себя отдал служению Богу и духовной помощи пастве. Он был утешителем для многих и прекрасным проповедником. Паства потянулась к искреннему и ревностному пастырю. Создался крепкий приход, и это позволило ему приняться за трудное дело постройки храма, которое он с успехом осуществил. Он создал в приходе библиотеку и школу. Все получаемые от благотворителей средства отец Митрофан жертвовал на храм, школу и библиотеку. В 1900 году он был награжден золотым наперсным крестом.

Летом 1903 года в Сарове состоялось торжественное прославление преподобного Серафима. На этих торжествах присутствовал и будущий подвижник. Здесь он был представлен Великой княгине Елисавете Феодоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием какого-либо лукавства. В 1904 году началась русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и отец Митрофан. У священника не было ни тени сомнений, ни помыслов уклониться от исполнения своего долга. Везде, где представлялась возможность, он со своими помощниками ставил походную церковь и служил. Вместе с полком участвовал в сражениях, на поле боя под огнем неприятеля совершал богослужения, напутствовал раненых и погребал убитых. Во время служения в действующей армии отец Митрофан вел подробный дневник, который после войны вышел отдельной книгой. Дневник дает полное представление о нем как о смиренном пастыре, верном своему священническому долгу.

15 марта 1905 года отец Митрофан как опытный пастырь и духовник был назначен благочинным 61-й пехотной дивизии и в этой должности прослужил до окончания войны. 2 июня 1906 года он вместе с полком вернулся в Орел. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные во время войны, отец Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

В 1908 году великая княгиня, преподобномученица Елизавета, усиленно трудилась над проектом по созданию Марфо-Мариинской обители. Предложения по устроению обители были поданы от нескольких лиц. Подал свой проект и отец Митрофан; его проект настолько пришелся по душе великой княгине, что именно его она положила в основу устроения обители. Для его осуществления она пригласила отца Митрофана на место духовника и настоятеля храма в обители.

Отец Митрофан подал прошение о переводе в обитель и 17 сентября 1908 года был назначен настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынкеи духовником обители.

Преподобномученица Елисавета в переезде отца Митрофана в только еще устрояемую обитель видела знак особого благоволения Божия.

Отец Митрофан, поселившись в обители, сразу же принялся за дело устроения полноценной духовной жизни во вверенной его попечению общине, отдавшись ему всей душой. Он часто служил, не жалея сил, наставляя тех, еще немногочисленных сестер, которые пришли жить в обитель.

Несмотря на трудности и новизну предпринятого дела, обитель благословением Божиим, смирением и трудами настоятельницы, духовника обители отца Митрофана и сестер с успехом развивалась и расширялась. В 1914 году в ней было девяносто семь сестер, она имела больницу на двадцать две кровати, приют для девочек-сирот, воскресную школу, в которой обучалось семьдесят пять человек, библиотеку, столовую для бедных женщин, обремененных семьей и трудящихся на поденной работе.

2 октября 1916 года отец Митрофан был награжден митрой "за отлично-усердное служение Святой Церкви, труды по обстоятельствам военного времени и полезную деятельность в Марфо-Мариинской обители"

Почти сразу после революции 1917 года был совершен набег вооруженных людей на Марфо-Мариинскую обитель, который Божией милостью закончился благополучно никто не пострадал из сестер обители. Однако вскоре великая княгиня была арестована. Незадолго перед арестом она передала общину попечению отца Митрофана и сестры-казначеи. Великая княгиня была увезена на Урал, в Алапаевск, где 5(18) июля 1918 года приняла мученическую кончину. Много лет проживя в браке, отец Митрофан с супругой воспитали трех племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом Божию волю, призывающую их к особому христианскому подвигу, они дали обет воздержания от супружеской жизни. Это было уже после переезда их в Марфо-Мариинскую обитель. Долгое время этот подвиг был для всех скрыт, но когда произошла революция и наступило время всеобщего разрушения и гонений на Православную Церковь, они решили принять монашеский постриг. Постриг был совершен по благословению святителя Тихона Патриарха Всероссийского, хорошо знавший отца Митрофана, в 1920 году. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а Ольга Владимировна - с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

В 1922 году безбожные власти произвели изъятие церковных ценностей из храмов. Многие священнослужители были арестованы, некоторые расстреляны. Хотя изъятие из храмов обители ценностей произошло без всяких эксцессов, и все же архимандрит Сергий прочел в храме послание Патриарха по поводу изъятия церковных ценностей из храмов, за что 23 марта 1923 года был арестован. Пять месяцев он томился в тюрьме без предъявления обвинения и затем 24 августа 1923 года был выслан на один год в Тобольск.

Из ссылки в Москву архимандрит Сергий вернулся 27 февраля 1925 года, хотя ему разрешили совершать богослужения и произносить проповеди, при этом категорически запрещено было ему занимать какую бы то ни было, административную должность в приходе. Отец Сергий вернулся в Марфо-Мариинскую обитель, но недолго пришлось архимандриту Сергию прослужить в обители.

В 1925 году власти приняли решение закрыть Марфо-Мариинскую обитель сестер милосердия, а насельниц сослать. Часть здания была отобрана под поликлинику. По лживому доносу работников поликлиники 29 апреля 1925 года архимандрит Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму. 2 июля по ходатайству матушки Елисаветы и их друзей архимандрит Сергий был освобожден.

За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинская обитель была закрыта, а сестры арестованы. Некоторые из них были высланы относительно недалеко - в Тверскую область, но большинство сосланы в Казахстан и Среднюю Азию.

Отец Сергий и матушка Елизавета выехали в село Владычно Тверской области и поселились в доме, в котором когда-то жил отец матушки, протоиерей Владимир Исполатовский. Первое время архимандрит Сергий не служил, но часто ходил молиться в Покровский храм, в котором стал служить с 1927 года.

Сразу же по приезде, а еще более после того, как архимандрит Сергий стал служить во Владычне, его стали посещать многие из его духовных детей. Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Несмотря на пережитые узы и тяжелое время гонений, архимандрит Сергий продолжал подвизаться, как духовник и проповедник. Он использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних.

По доносу недоброжелателей из числа селян архимандрит Сергий вскоре был вновь арестован. 7 апреля 1930 года Тройка ОГПУ приговорила архимандрита Сергия к пяти годам ссылки в Северный край. Священнику было тогда шестьдесят лет, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел.

Архимандрита Сергия поселили в одной из деревень на реке Пинеге в Архангельской области. Здесь жило много сосланного духовенства. Сюда к нему приехали монахиня Елисавета. Отец Сергий, монахиня Елизавета и Мария Петровна Заморина, одна из его духовных чад, жили в домике, как маленькая монастырская община. Отец Сергий, благодаря своей подвижнической жизни, вскоре стал известен как глубоко духовный старец, которому многие поверяли свои беды, в молитвенное предстательство которого верили.

Через два года ссылки власти из-за преклонного возраста священника, его болезней и за успешно выполняемую работу решили его освободить. В 1933 году архимандрит Сергий вернулся в Москву, где пробыл один день - простился с закрытой и разоренной обителью и выехал с монахиней Елизаветой в село Владычно, в котором он прожил глубоко подвижнической жизнь вплоть до смерти, прилежно окормляя своих духовных чад.

Во время Великой Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась советская воинская часть и предполагался здесь большой бой. Офицеры предлагали жителям уйти дальше от передовых позиций, кое-кто ушел, а архимандрит Сергий и монахини Елизавета и Милица (так звали в постриге Марию Петровну Заморину), остались. Почти каждый день над расположением воинской части летали немецкие самолеты, но ни разу ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село. Это было отмечено и самими военными.Неожиданно часть была снята с позиции, так как бои развернулись на другом направлении, неподалеку от села Медного. Местные жители, очевидцы этих событий, приписывают чудесное избавление села от смертельной опасности молитвенному предстательству преподобного исповедника Сергия.

За исповеднический подвиг, праведную жизнь и глубокое смирение Господь наделил архимандрита Сергия дарами прозорливости и исцеления. Непрекращающейся вереницей шли к преподобному Сергию люди за духовным советом, молитвой и исцелением. Практически все получали по молитвам старца великое утешение.

23 марта (5 апреля) 1948 года блаженный подвижник Сергий мирно отошел ко Господу. После кончины архимандрита Сергия почитание его как подвижника и молитвенника не только не уменьшилось, но со временем еще более возрасло. Многие верующие приходили на могилу архимандрита Сергия помолиться, и получать духовное утешение и заступничество.

Прославил Господь Своего угодника преподобного Сергия исповедника вмести с великим сонмом Новомученников и Исповедников Российских в августе 2000 года на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви. В этом же году по благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II 28 ноября (11 декабря) были торжественно обретены нетленные останки преподобного Сергия исповедника. По указу архиепископа Тверского и Кашинского Виктора (Олейника) местом постоянного пребывания раки с честным мощами преподобного Сергия исповедника стал Воскресенский кафедральный собор города Твери. Через несколько месяцев в деревне Владычня на месте погребения преподобного был открыт скит Московской Марфо-Мариинской обители милосердия, духовником которой был преподобный Сергий. В 2001 году в скиту был построен и освящен деревянный храм во имя преподобного Сергия исповедника.

Попечением митрополита Воронежского и Борисоглебского Сергия (Фомина), с благословения архиепископа Тверского и Кашинского Виктора, 16 сентября 2006 года в город Воронеж была принесена икона с частицей мощей преподобного Сергия исповедника постоянным местом пребывания, которой, по благословению правящего архиерея Воронежской епархии, стал Успенский семинарский храм.

Память преподобного архимандрита Сергия исповедника и чудотворца празднуется дважды в год: 23 марта (ст. ст.) - день блаженной кончины подвижника; 28 ноября - день обретения честных его мощей.

Составитель чтец Константин Рева

Литература:

Дамаскин (Орловский), иеромонах. Житие архимандрита Сергия (Сребрянского) // Журнал Московской Патриархии. М., 1999. №03. С. 39-55.

«Плохих людей нет, есть люди, за которых особенно нужно молиться...» // Воронеж Православный №4 (113) 2008.

Преподобноисповедник Сергий (Сребрянский) // Воронежский епархиальный вестник №12 (66-67) 2000 г.

Преподобноисповедник Сергий (Сребрянский). // Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви ХХ столетия. Книга третья. С. 549-603.

Прославленные святые (святители, преподобные и новомученники). Книга первая. Воронеж, изд. Воронежско-Липецкой епархии, 2003. С. 352-374.

Царев Сергий священник. Дыхание вечности. Слово в день памяти преподобноисповедника Сергия. // Воронеж Православный №1-2 (110-111) 2008

Тропарь, глас 8:

Доблий воинов Российских пастырю,/ благочестия и веры крепкий адаманте,/ преподобномученицы Елисаветы бодренный сподвижниче,/ мудрый наставниче сестер обители Милосердия,/ незлобиво узы претерпевый за Христа/ и велиих даров Святаго Духа сподобльшийся,/ исповедниче и равноангельне подвижниче Сергие,/ моли Христа, Емуже добре послужил еси// смирение спасительное нам даровати.

Ин тропарь, глас 1:

Блаженство чистоты сердечныя свяжав,/ богомудре отче Сергие,/ богозрачныя доброты наслаждаяся,/ орган божественнаго Утешетеля явился еси,/ страждущаго Христа в ближнем узрел еси,/ Того смирению причастник явился еси./ Слава, на камени исповедания Утвердившему тя./ Слава, Венчавшему труды твоя.// Слава, доброту пастырства тобою Явльшему.

Ин тропарь, глас 2:

Милосердия неустанного проповедника,/ и предивного о нас молитвенника,/ наставника богомудрого, и исповедника превеликаго,/ чудотворца претихаго, и ходатая пред Богом прилежнаго,/ преподобнаго и богоноснаго отца нашего Сергия,/ воспевающе велегласно, молим:/ испроси нам у великодаровитаго Господа// оставления грехов и велию милость.

Кондак, глас 3:

Божественнаго Духа храм предивен явился еси, / евангельских добродетелей певец неустанен. / Богу, Церкви и Отечеству прилежно послужил еси, / и нас любви к Богу и ближним словом и житием своим научил еси. / Исповедал еси небоязненно пред гонители Слово явльшееся в плоти, / суровы лишения и узы претерпел еси. / Сего ради от Христа Бога великия дарования прием, / знамения благодати обильно являеши. / Сергие пречудне отче моли / и нам грешным чадом Твоим // на небеси некрадомое сокровище восприяти.

Акафист преподобномученику Сергию Сребрянскому

Кондак 1

Избраннаго Божиим велением на крест пастырскаго служения, молитвенника изряднаго и утешителя теплаго, праведных Марфы и Марии усерднаго почитателя, Радонежскому чудотворцу соименника и исповедника, преподобнаго отца нашего Сергия почтим, яко имеяй дерзновение ко Господу от всяких нас бед свобождати и на путь покаяния направляти, в песнех немолчно вопиющих:

Ангельским горением восхотевый, преподобне, от юности ближнему послужили, аще и недостойна себе во глубоцем смирении пастырства духовнаго зря, обаче имеяй теплаго заступника, святителя Митрофана Воронежскаго, яковый в видении сна тебе благословляше, обрел еси благодать предстояти Престолу Господню. Мы же, таковое промышление Божие о тебе видяще, сице рцем:

Радуйся, от пелен сосудом избранным Святаго Духа быти предусмотренный;

Радуйся, от младенства на службу Царю Славы призванный.

Радуйся, издетска пост возлюбивый;

Радуйся, сыне утешения и чадо послушания.

Радуйся, яко измлада страждущим поработати возжелал еси;

Радуйся, яко в чуждей стране в Православии укрепился еси.

Радуйся, о покое своем нерадивый;

Радуйся, всего себе в руце Божий предавый.

Радуйся, вразумление у небеснаго твоего покровителя просивый;

Радуйся, яко у святых его мощей благодать священства получивый.

Радуйся, служителю Святая Святых изрядный;

радуйся, Царицы Небесной почитателю присный.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Видя себе благодатию священства одеянным, прославил еси Творца всяческих в деяниих своих, не скры бо в земли данный ти от Бога талант, егоже имя есть любы, но приумножил еси его стократ. Темже и по смерти не оскудеваеши изливати токи милосердых чудес твоих и скорое вспоможение подаваеши вопиющим ти:

Аллилуия.

Разум недоразумеваемый разумети ища, досточудне, потщался еси свыше вразумление получити, како страшно есть Таинственное Брашно сие и кольми страшно Твое, Господи, Распятие. Сице помысливше, воспоим таковая:

Радуйся, яко со страхом и трепетом выну Святой Трапезе предстоял еси;

Радуйся, яко со тщанием велиим ко Святым Тайнам приступал еси.

Радуйся, ангелов собеседниче и преподобных радование;

Радуйся, чистоты душевныя и телесныя хранителю.

Радуйся, честный образе пастыря кроткаго;

Радуйся, душу свою полагавый за словесныя овцы.

Радуйся, яко в молитве за паству свою неоскудеваяй;

Радуйся, и нас, малодушных, укрепляй.

Радуйся, преисполненный всякия благостыни;

Радуйся, московския и тверския земли сугубый молитвенниче.

Радуйся, яко свято и непорочно зде пребывал еси;

Радуйся, яко чада своя выну горняя помышляти наставлял еси.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Промыслом Божиим во граде Орле просиявый, идеже паству свою молитвами, яко орел птенцы своя крилами покрывал еси, выну очима ума своего Крест Христов созерцая, скорбных и печальных утешал еси, да просветится свет твой пред человеки, внегда звати ти:

Аллилуйя.

Имеяй любы нелицемерную, предал еси всего себе Создателю вышних и нижних Искупителю и был еси помощник страждущим в недузех, утешитель скорбящих, путеводитель заблудших в море житейских попечений, алчущих истины питатель, младенствующих в добродетели наставник, вопиющих таковая:

Радуйся, сеятелю слова Христова усердный;

Радуйся, молитвенниче о пасомых прилежный.

Радуйся, яко храмоздателя подвиг подъял еси;

Радуйся, яко хранилище писаний богодухновенных собрал еси.

Радуйся, наставлением в законе Господнем отроки вразумивый;

Радуйся, безсребренниче, вся земная стяжания презревый.

Радуйся, плод духовный собравый;

Радуйся, любы, радость, мир, долготерпение стяжавый.

Радуйся, яко воин Господень был еси;

Радуйся, яко плоть свою со страстьми и похотьми распял еси.

Радуйся, воздержание выну имевый;

Радуйся, в Дусе ходящий и наша тяготы носящий.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Бурная стремления мира сего оставил еси, отче преславне, и востекл еси облобызати честныя мощи Саровскаго чудотворца, блаженнаго Серафима. Тойже связа двоицу честную, Великоименитую Княгиню Елисавету и пастыря кроткаго Митрофана, благослови я на соработничество и бе тем присный помощник. Мы же, радующеся сему, воспеваем выну:

Аллилуйя.

Слыша словеса Божия и держа я в сердце своем, яко пастырь добрый и стадо его едины суть, потщался еси тещи с воины супротив безбожныя агаряны, мы же таковой твоей любве дивящеся, воспеваем сице:

Радуйся, паству свою во бранех не оставивый;

Радуйся, с нею все тяготы воинскаго жития разделивый.

Радуйся, хлад и зной смиренно претерпевый;

Радуйся, яко от Святыя Трапезы воины утешал еси.

Радуйся, яко оных не устрашитися часа смертнаго призывал еси;

Радуйся, яко тех в небесная селения достойно провождал еси.

Радуйся, яко о воинах твоих попечение имела Княгиня милосердная;

Радуйся, о сей праведнице молитвенниче непрестанный.

Радуйся, предстательством своим ближних охраняеши;

Радуйся, погибающих во гресех исправляеши.

Радуйся, душ отчаявшихся с Богом примирение;

Радуйся, кающимся грешником по Бозе радование.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Зря, блаженне отче, яко сила Божия в немощи совершается, егда скорбящая вдовица Княгиня Елисавета безбожнаго врага простила есть и абие удалилася мира сего, паче всякия его доброты возлюбивши Богу и ближнему служити, возгласил еси в сердце твоем:

Аллилуйя.

Видящи Великая Мати Елисавета, како чудно житие твое и доброхвально, потщалася есть во главизну канона обители своея словеса твоя положити. Тогда воззва тя от предел Орловских, возглашаше сице:

Радуйся, яко коегождо быти обителию Святаго Духа призываеши;

Радуйся, яко непрестанной молитве и трезвению научаеши.

Радуйся, словеса жизни вечныя выну глаголавый;

Радуйся, светом Евангелия светитися люди твоя наставивый.

Радуйся, яко образ Божий во всяком человеце почитал еси;

Радуйся, яко подобие Божие стяжати чада твоя увещевал еси.

Радуйся, со страхом Божиим в Дом Господень входивый;

Радуйся, о покое своем нерадивый.

Радуйся, увеселение и отрадо к тебе прибегающих;

Радуйся, служению апостольскому поревновавый.

Радуйся, яко о вольных Страстях Господних никогдаже забывал еси;

Радуйся, Царицу Небесную, яко Игумению обители твоея ублажал еси.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче

Проповедника богоносна зряще тя орловская паства твоя, велиим рыданием и стоном объята бысть: не остави нас сирых, отче возлюбленнейший, восклицающи и вопиющи горце:

Аллилуйя.

Возсия свет жития твоего, грады и веси державы Российския озаряя. Тако исполнишася словеса Евангельская, яко не подобает светильнику под спудом стояти, но на свещнице всем светити. Темже тебе, на великое служение во обители святой призванному, воспеваем сице:

Радуйся, двакраты от Господа отъятием десницы вразумленный;

Радуйся, от иконы Пречистая Вратарницы исцеленный.

Радуйся, благословение на новое служение от духоносных старцев испросивый;

Радуйся, всецело себе воле Божией покоривый.

Радуйся, вся силы своя на святое послушание положивый;

Радуйся, послушанием смиренным Великую Княгиню возвеселивый.

Радуйся, чистоты ума усердный хранителю;

Радуйся, даров Святаго Духа прилежный стяжателю.

Радуйся, кадило благоуханное;

Радуйся, сосуде благодати избранный.

Радуйся, крине райский, в Российстей земли прозябший;

Радуйся, древо благосеннолиственное, добродетельми украшенное.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Хотя избранну храмину Духа Святаго себе сотворити, востекл еси, отче блаженне, во обитель сестер Лазаревых всем сердцем Богу и ближним послужити, совокупил еси обоя: благую часть убо, яко Мария; в молитве, и милостивую, яко Марфа, в деянии, тем же показал еси нам путь добродетели, присно глаголя:

Аллилуйя.

Дивнаго служителя святых Марфы и Марии виде тя блаженная Елисавета, умилися сердцем и возрадовася духом, яко не оставил есть милосердый Господь ю едину,вопияше сице:

Радуйся, глаголом Господним страждущих,утешаяй;

Радуйся, евангельская словеса исполняяй.

Радуйся, познанию божественных истин премудрый учителю;

Радуйся, чистоты Православной веры присный ревнителю.

Радуйся, в советех николиже паству свою не оставляли;

Радуйся, души чад своих от страстей и грехов пагубных очищаяй.

Радуйся, рекий, яко силу Христову не возможет ничто поколебати;

Радуйся, яко сестер обители в многотрудных подвизех укреплял еси.

Радуйся, яко тех познати немощь свою наставлял еси;

Радуйся, яко словеса: "без Мене не можете творити ничесоже", - возлюбил еси.

Радуйся, инокиням духовный наставниче;

Радуйся, и ныне монашествующим ко спасению путеводителю.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Странно чудо и преславно сотворил есть Господь во дни земнаго жития твоего, егда яви тя отроковице в сонном видении, вкупе с многострадальною Княгинею Елисаветою, в райских чертозех поклонение Небесному Жениху творящих, в ризы пресветлые одеяны и венцы нетленными увенчаны, поюще Богу:

Аллилуйя.

Весь бе в нижних и вышних никакоже отступи Превечное Слово. Оле страшнаго таинства, оле благоутробия Божия, ибо Господь кого предузна, того и предызбра, темже небесную славу твою зряще, взываем:

Радуйся, на крест исповедничества от юности предызбранный;

Радуйся, многими труды и скорбьми вышния селения достигнувый.

Радуйся, в горней обители Марфы и Марии пребывающий;

Радуйся, тамо присно за ны молящийся.

Радуйся, в белые одежды милосердия и многострадания одеянный;

Радуйся, о грядущих страданиях за истину Господом извещенный.

Радуйся, с преподобным Сергием и святой Елисаветой Престолу Вышняго предстоящий;

Радуйся, лицем к Лицу Царя царствующих зрящий.

Радуйся, в соборе новомучеников и исповедников прославленный;

радуйся, о земной славе нерадивый, славою небесною осиянный.

Радуйся, ты бо мудрость века сего презрел еси;

Радуйся, ты бо высшую Мудрость и Истину Христа возлюбил еси.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Все естество ангельское удивися, зря богоугодное житие твое, святе, ибо во плоти яко бесплотен явился еси и возмогл умертвили страсти греховныя, целомудрием и смирением козни лукаваго миродержца побеждая и того коварствия в ничтоже обращая, мы же таковии труды твоя узревше, воспеваем:

Аллилуйя.

Ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя видим о тебе, отче Сергие, недоумеют бо глаголати, како врази Христовы, дерзостно хотящий обитель милосердия разорити, узнаша тя пастыря добраго и отца чадолюбиваго, града Орла дивное прозябение, стыдом великим объятыя, от агниц Божиих отступиша. Мы же, чудо таковое видяще, верно вопием:

Радуйся, Господа славящий, время страдалицам на покаяние давшаго;

Радуйся, яко от плененной Княгини попечение о сестрах ея приял еси.

Радуйся, яко утешение духовное скорбящим подавал еси;

Радуйся, яко подвиг иноческий первее втайне подъял еси.

Радуйся, святителем Тихоном на путь монашеский благословенный;

Радуйся, яко в ангельский чин с радостию и трепетом облеклся еси.

Радуйся, яко от того часа до смертнаго обеты монашестии сохранил еси;

Радуйся, поношения всяческая, якоже обеща, претерпел еси.

Радуйся, во плоти живый духовно, на земли небесно;

Радуйся, бисера драгаго Христа обретый.

Радуйся, яко печальника российскаго имя получил еси;

Радуйся, яко его путем молитвою за Отечество шествовал еси.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Спасти хотя от поругания святыню, проповеда слово пастыреначальника Христова святителя Тихона: не достоит бо отдавати Чашу Господню на попрание. Темже и сподобися пострадати яко исповедник, воспевая выну:

Аллилуйя.

Стена был еси, отче, всем прибегающим к тебе с верою, утешение подавали всем скорбящим и озлобленным, во дни безбожных гонений истинных пастырей лишенным. Темже и нам, к тебе приходящим и милостиваго твоего заступления у Владыки Небеснаго просящим, буди помощь и забрало крепкое, вопиющим таковая:

Радуйся, правил седьми Вселенских Соборов хранителю;

Радуйся, столпе непоколебимый Православия.

Радуйся, образе великаго терпения;

Радуйся, прогонителю вражеских сомнений.

Радуйся, ты бо узы темничныя радостно претерпел еси;

Радуйся, слава Богу за все выну восклицал еси.

Радуйся, под Покровом Пресвятыя Владычицы житие твое совершил еси;

Радуйся, Еяже водительством в тверския пределы преселился еси.

Радуйся, яко и во изгнании твоем гонимая чада собрал еси;

Радуйся, от сея земли к Небесным обителем преставился еси.

Радуйся, и по преставлении твоем нас не оставляющий;

Радуйся, явлением мощей твоих нас укрепляющий.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Пение всеусердное приносим ти, Сергие исповедниче, како возмогл еси претерпети толикия неправды и попрания, лишения и изгнания, равночисленная бо песка морскаго поругания, воспевая сице:

Аллилуйя.

Икос 11

Светоподательна светильника зрим тя, Сергие святе, егда ты во изгнании сущий, невещественный огнь молитвы Иисусовой в сердце своем носяй, воссылал еси хвалу Творцу всяческих, темже почитаем тя сице:

Радуйся, со смирением суровство пинежскаго изгнания восприявый;

Радуйся, и в сем изгнании посещением чад твоих утешенный.

Радуйся, яко тамо в старости твоей тяжкия труды претерпел еси;

Радуйся, яко помощи Божией дивно сподобился еси.

Радуйся, в гонениих молитвенниче непрестанный;

Радуйся, свыше от Заступницы Усердной утешенный.

Радуйся, яко бремя скорбей присных твоих понесл еси;

Радуйся, и во узах подвига старчества не оставил еси.

Радуйся, высото духовнаго прозрения;

Радуйся, глубино божественнаго смирения.

Радуйся, восшедый на высоту небесных добродетелей;

Радуйся, вся земная во уметы вменивый.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Благодать дати восхотев, ущедри тя Господь даром молитвы непрестанной, Небеса отверзающей. Мы же, зряще множество чудес твоих, имиже изгнание твое облагоухал еси, токи дивных исцелений, обидимых скорое заступление, от нашествия иноплеменник веси своея преславное избавление, воспеваем ти:

Аллилуйя.

Поюще твое успение, хвалим тя вси, яко одушевленный храм Духа Святаго: ты бо в житии своем прослави Пресвятую Троицу, показуя истинный образ преподобия и правды. Научи и нас, многогрешных, непреложно волю Божию творити, вопиющих ти:

Радуйся, по отшествии твоем теплый за ны ходатаю;

Радуйся, яко птицы сельныя на небеса отшествие твое воспеваху.

Радуйся, российский земли небесный молитвенниче;

Радуйся, яко явлением святых мощей твоих землю тверскую озарил еси.

Радуйся, яко тех благоуханием Бога прославил еси;

Радуйся, яко сподобил еси нас нетленныя твоя мощи лобызати.

Радуйся, многоразличныя чудеса изливающий;

Радуйся, ленивыя на молитву подвигающий.

Радуйся, расслабленныя духом к покаянию обращение;

Радуйся, света Евангельскаго присное озарение.

Радуйся, крепкое наше заступление;

Радуйся, неусыпный в скорбех помощниче.

Радуйся, преподобноисповедниче Сергие, пастырю добрый и усердный молитвенниче.

Кондак 13

О, предивный и преславный, новый чудотворче,/ достохвальный исповедниче, отче наш Сергие!/ Приими ныне малое моление сие наше,/ во умилении сердец тебе возносимое,/ и умоли Господа нашего Иисуса Христа,/ да избавит ны от всякие напасти вражия,/ от нашествия иноплеменник и междоусобныя брани,/ и сподобит нас в непрестанной молитве и покаянии/ веру Православную до конца сохранити и грядущая в Небесех благая улучити, воспевая Богу:// Аллилуйя.

Сей кондак читается трижды, затем икос 1 и кондак 1.

МОЛИТВА

О СВЯЩЕННАЯ ГЛАВО, ПРЕБЛАЖЕННЕ ОТЧЕ СЕРГИЕ, ПАСТЫРЮ СВЯТЫЙ, МОЛИТВЕННИЧЕ НЕУСЫПНЫЙ, СЕРАФИМСКОЮ ЛЮБОВИЮ КО ГОСПОДУ ГОРЯЩИЙ; ТЫ,БО ЯКО ЕДИН ОТ ДРЕВНИХ ЯВИЛСЯ ЕСИ, ВЫНУ ХРИСТУ ПРЕДСТОЯЙ. НЕ ОТРИНИ НАС, НЕМОЩНЫХ, НЕ ДЕРЗАЮЩИХ ВОЗВЕСТИ ОЧЕСА НА НЕБО; УСЛЫШИ, ОТЧЕ СВЯЩЕННЕЙШИЙ, НЕОТСТУПНАЯ ПРОШЕНИЯ НАША, И ВОЗНЕСИ Я ОТ НАС, ДОЛУ ПОНИКШИХ, КО ПРЕСТОЛУ ПРЕСВЯТЫЯ ТРОИЦЫ, ДА СОХРАНИТ МИЛОСЕРДЫЙ ГОСПОДЬ ЦЕРКОВЬ СВОЮ СВЯТУЮ ОТ РАСКОЛОВ И ЕРЕСЕЙ, ДА ИЗБАВИТ ДЕРЖАВУ НАШУ РОССИЙСКУЮ ОТ ВРАГ ВИДИМЫХ И НЕВИДИМЫХ И ПОДАСТ ВСЕМ, РАЦЕ ЧЕСТНЫХ ТВОИХ МОЩЕЙ ПРЕДСТОЯЩИМ И МОЛЯЩИМСЯ ТЕБЕ, ПО КОЕГОЖДО ПОТРЕБЕ: ПАСТЫРЕМ БЛАГОЧЕСТИЕ И АПОСТОЛЬСКУЮ РЕВНОСТЬ, ИНОКОМ ПОКАЯНИЕ И В МОЛИТВЕ ПРЕБЫВАНИЕ, ВОИНОМ МУЖЕСТВО И ЛЮБЫ КО ОТЕЧЕСТВУ, БОЛЯЩИМ БЛАГОДАРЕНИЕ И СКОРОЕ ВСПОМОЖЕНИЕ, И ВСЕМ НАМ НЕПОРОЧНОЕ ВО СТРАСЕ БОЖИЕМ ЖИТЕЛЬСТВО; ДА И МЫ, НЕДОСТОЙНИИ, СПОДОБИМСЯ ПРЕДСТАТЕЛЬСТВОМ ТВОИМ ДУХА СВЯТАГО ИСПОЛНИТИСЯ, ПО ОТШЕСТВИИ СВОЕМ ЛЮТЫХ МЫТАРСТВ ИЗБАВИТИСЯ И БЛАЖЕННЫЙ ОНЫЙ ГЛАС ВЛАДЫКИ ХРИСТА УСЛЫШАТИ: "ПРИИДИТЕ, БЛАГОСЛОВЕННИИ ОТЦА МОЕГО, НАСЛЕДУЙТЕ УГОТОВАННОЕ ВАМ ЦАРСТВИЕ ОТ СЛОЖЕНИЯ МИРА". АМИНЬ.

Всю ночь была буря с дождем. Утром стихло, но дождь еще немного идет; решаемся все-таки поставить церковь и служить. В соседней фанзе Ксенофонт ухитрился испечь просфоры с таким, однако, закалом, что едва можно жевать; сегодня же купили хмелю вместо дрожжей, чтобы к воскресенью вышли просфоры получше. В 9.30 утра церковь поставили, очень красивая вышла: не могу насмотреться. Пришли эскадроны и наши обозные. Я церковь убрал как мог. В углу вбили кол и к нему доску - это жертвенник, покрыл его красною скатертью и салфеточкой, поставил на него иконочку-складень, подношение 36-й дивизии, и свечу. На престол поставил полковую икону, пред нею две свечи в высоких подсвечниках, по сторонам святого антиминса кресты: великой княгини и поднесенный мне духовными детьми города Орла. Вышло так уютно, что не только я, но и решительно все, кто приходил к нам молиться, в восторге. Войдешь в церковку эту и забудешь, что это Китай, Мукден, война... Как будто на мгновение перенесся в родную Россию!

Совершил проскомидию; наконец-то помянул всех живых и усопших, за которых привык молиться в своем родном храме, особенно именинниц! Как отрадно было служить! И как милосерд Господь: только началась литургия, дождь прекратился и засияло солнышко! У всех заметно приподнято было настроение духа; воодушевленно пели солдатики!

После литургии отслужил краткий молебен святым мученицам; ведь у нас и в полку, и родных, и знакомых много именинниц, дай Бог им здоровья! После обеда к нам приехали дорогие гости: генерал Цуриков и военные агенты, болгарский и прусский майоры, очень милые люди; сейчас же с нас сняли фотографии у походной церкви.

В 3.30 дня поехал я проведать соседа батюшку; говорю Михаилу: «Я поеду один: всего ведь две версты». И что же? Оглянулся, смотрю: в отдалении идет Михайло. «Ты зачем?» - спрашиваю я. «Никак не могу вас отпустить одного, хотя и близко»,- отвечает он, так и проводил меня до нежинского бивака.

Вчера вечером и сегодня утром отправился в церковь читать правило. Как тихо и мирно в ней! Полный отдых душевный. Вдруг где-то недалеко раздался ружейный выстрел, и пуля просвистела через бивак между нашей и командирской палаткой. Теряемся, кто мог выстрелить. Хунхузы? Едва ли: днем и притом очень близко от бивака не посмели бы. Вернее всего, какой-либо солдат на соседнем биваке чистил ружье, а патрон вынуть забыл. Вот и спас Господь нас. Мы положительно удивляемся, как пуля пролетела весь бивак и никого не задела, а многие солдаты слышали ее свист. Чудо! Вот, подумаешь, сколько раз Господь спасает людей от разных бед, а они и не замечают! Как же справедливы святые отцы, настойчиво требуя от людей «трезвенна», внимания ко всему, что творится внутри и вне их существа! Тогда наполовину меньше было бы неверующих!

Сегодня будем служить всенощную, первую в походной церкви; всех известил; в 5.30 вечера назначили служение.

Возвращаются китайцы с полей оборванные, грязные - жаль смотреть... Я дал самому маленькому серебряный пятачок. И что же? Как грибы, откуда-то выросли китайчата, и все маленькие, пришлось оделять всех, пока пятачки вышли. Спрятал кошелек и показываю знаками, что больше нет денег, но они не верят и пустились на хитрости: начинают показывать мне разные болячки на теле, говоря: «Ломайло», то есть «мы больны». Рассмеялся я; пришлось «вылечить» и «больных»! Ах, дети, дети!.. Везде-то они одинаковы: веселы, доверчивы, просты; около нашего бивака прыгают, резвятся. Им нет заботы, что завтра, быть может, пожалует сюда «япон», начнется «бум, бум» и заговорят «пилюли» (пушки). Соберется толпа китайчат, среди них немного и забудешься.

Сегодня во время обеда к столу подошел довольно приличный китаец с трехструнной бандурой, с ним его дочка, девочка лет шести-семи; отлично причесана на три косы с розовыми бантиками, и щечки немного нарумянены (это обычай всех китаянок); одета она в пестрое платьице, симпатичная девочка; тоже, как и отец, отдала нам честь по-военному. Китаец попросил позволения девочке спеть нам. Командир разрешил, и мы слушали оригинальный концерт: отец очень спокойно играл что-то грустное на бандуре, а дочка пела. Очевидно, слух у нее прекрасный и голос ангельский, но поет в нос, как у них полагается. Всем нам очень приятно было видеть эту пару. У отца необычайно добродушное лицо, и с дочкой он обращается весьма нежно; вероятно, заставила нужда. Мы дали им два рубля.

В 5 часов все приготовил для служения; собрались все наши прежние посетители и соседи; служба началась... Почему-то мне казалось, что так торжественно мы ни разу не служили: все выходило как-то ладно, даже пение! Каждение совершал я вокруг всей церкви; и как сильно действовало тогда на душу пение: «Вся премудростию сотворил еси», «Слава Ти, Господи, сотворившему вся», когда все сотворенное: небо и земля, люди, животные, злаки, трава, деревья - все здесь же перед глазами! Дым кадильный несся прямо на небо, и с ним наше общее от души «аллилуйя» (слава Тебе) Господу за все. Я сам читал стихиры, канон - Михайло, я же держал Евангелие в руках вместо аналогия; солдатики подходят, прикладываются, а рядом поют и поют: «Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила, Ты мой Бог, Ты мое радование... Нашу нищету посети... слава силе Твоей, Господи!..» Ведь эти слова надо здесь выслушать, на войне, когда, быть может, сейчас ничто человеческое уже нам не поможет, а только Сила наша - Бог! А певчие уже поют: «Очисти мя, Спасе, многа бо беззакония моя, из глубины зол возведи, молюся... направи на стезю заповедей Твоих». Господи! Да можно ли слушать все это без умиления? Нагрешили мы и крайнего отвращения Твоего достойны, Господи, но очисти, Спаситель, нашими страданиями грехи дорогого отечества: не ропщем, терпим, смиряемся, благодарим; только прости и воззови «всех и вся» из глубины падения к новой, Тебе угодной, жизни! Окончились и наши нощныя славословия и мольбы! Взошла луна, осветила своим таинственным светом нашу церковку. И стоит она как «пристань тихая» среди военного моря и зовет всех к себе для подкрепления сил душевных и телесных, для успокоения! Читать правило пошел опять в церковь...

Погода хорошая, теплая. Мы не только отдохнули, но даже поправились. Вчера, отслуживши святую литургию, под чудным впечатлением пережитого душевного удовольствия я послал устроительнице церкви ее высочеству великой княгине Елисавете Феодоровне телеграмму и получил сегодня следующий ответ: «Мукден. Священнику Митрофану Сребрянскому. Так счастлива, что могли помолиться в походном храме; с Вами в молитвенном единении, помоги Господь вам всем! Елисавета». Да благословит ее высочество Господь Своею благодатию!

Сегодня воскресенье. С великою радостию готовился я к служению святой литургии. В 9 часов началась служба; присутствовали корпусной командир, бригадный, наши эскадроны, саперы, инженерный парк и штаб 17-го корпуса. Погода была прекрасная, и все способствовало нашему празднованию. Проповедь говорил на Евангелие, что и нам, подобно древним подвижникам, в походе надобно терпеть голод, холод, зной, жажду. Они, угождая Богу, смиряли себя постом и другими подвигами, а мы хотя немного теперь потерпим. После литургии корнет Крупский снимал фотографию с церкви и меня в облачении. В час дня закусил, а в 2 часа я с Михаилом уже ехали в эскадроны. В 3 часа отслужил в 6-м эскадроне и немедленно выехал в 5-й эскадрон, стоящий в восьми верстах, чтобы и там отслужить и до темноты успеть вернуться на бивак. Едем, проехали уже верст пять, смотрим: облако пыли навстречу, оказывается, это 5-й эскадрон идет на новую стоянку; пришлось вернуться домой. Вечером пришло известие, что пропавший вольноопределяющийся Рукавишников нашелся в госпитале на излечении. Когда он потерял дорогу и остался один среди поля, на него напали хунхузы и ранили в руку. Лошадь сбросила его и убежала. От потери крови он потерял сознание. Пехота нашла его в гаоляне; рана уже загнила и началась гангрена; теперь палец отрезали, и он поправляется.

ПРИМЕЧАНИЯ

Александра и Милица Хостник, ученицы Орловской женской гимназии,- воспитанницы о. Митрофана.
Варя Бурба - ученица церковноприходской школы, устроенной заботами о. Митрофана Сребрянского.
Офицер, казначей полка.

Ночью по-прежнему мороз; но как свыклись с жарою и дождями, так и теперь начинаем свыкаться с морозами: привык уже и спать одевшись. Сегодня утром прочитал канон святого Андрея Критского в русском переводе, не утерпел и предложил одному очень образованному господину, с которым я познакомился в Мукдене в штабе, дабы он понял, как чудно содержание наших книг богослужебных. И что же? Проходит час-другой времени, приносит этот господин мне книжечку и отдает со словами: «Нет, батюшка, что-то не понял я этого канона!» С грустью до боли положил я на походный столик заветную книжечку и вышел прогуляться. Прихожу в палатку. Книжки на столе нет. Ищу. Нет ее, неужели пропала? Иду в обоз, смотрю: под двуколкой, на чумизе лежит Ксенофонт и читает... канон покаянный. Это он убирал палатку и, заинтересовавшись книгой, взял. «Что же, нравится?» - спрашиваю. «Ох, батюшка, и в жизни-то лучше не читал; больно хороша: вся душа растаяла читавши. Какие мы грешники! Слава Богу, что теперь хоть немного страдаем!» - отвечает. Это факт. Видно, Господу угодно было, чтобы два человека совершенно разного образования и положения высказали свое мнение относительно одной и той же книги! Вот оно, мнение простеца, своего рода «рыбаря». Он прост душой и в простоте своей при этом чтении скорей и ближе почувствовал Бога как Отца и сознал себя как грешного сына.
Сегодня у нас в палатке все наши пили кофе и чай, оживленно вспоминали каждый что-либо из своей жизни, а главное, строили предположения о войне: скоро ли она окончится, скоро ли начнутся новые бои. Ждем каждую минуту начала сражения. Наши войска сегодня достигли Янтая, а может быть, и прошли его. Во время обеда слышим голос с дороги: «Капетана, капетана, ломайло!» Оглянулись: стоит молодой китаец торговец, держит в руках корзину и показывает, что его ограбили солдаты. Пошли мы с Ник. Вл. Букреевым разобрать это дело. Китаец сейчас же указал на пятерых наших солдат, что они во время фуражировки в поле отняли у него бумагу, табак и груши. Обыск подтвердил справедливость жалобы, и солдатам предстоял суд, но они умоляли наказать их домашним образом и клялись больше никогда не делать подобного. Китаец торжествовал: ему заплатили убытки и сказали, что вот сейчас солдат еще и накажут. Собралось уже несколько китайцев. Мы думали, что им доставит большое удовлетворение, но случилось совсем неожиданное: получивши деньги, они совершенно были довольны и, услышавши о наказании солдат, сразу все стали на колени и завыли неистово, умоляя «капетана», то есть подполковника Букреева, не наказывать солдат. Теперь, мол, война, что ж делать? Мы-де не обижаемся и довольны деньгами. При этом один даже плакал. Меня эта сцена поразила: никак не думал я, чтобы китайцы могли так поступить, будучи действительно обижены. Да, верно слово апостола, что в каждом народе есть люди, угодные Богу по делам своим. Ночь надвигается; подул уже холодный ветер. Побежал поскорей в палатку, надел теплый подрясник и калоши. Сегодня как-то грустно вечером: звездочек не видно, небо покрыто облаками, в воздухе пыль и дым от костров. Все время идут мимо нас войска на Ляоян. 24-е; ночь спали плохо; от холода лошади срывались с коновязи и носились по биваку; одна даже налетела на нашу палатку и оборвала веревку. Утро серое; сильный ветер потом перешел в бурю; тучи пыли; холодно. Страшно беспокоюсь, как бы не сорвало церковь нашу. В 11 часов утра раздались впереди залпы пушек, и теперь пальба идет без перерыва. Началось!.. Господи, умилосердись над нами, грешными, благослови и помоги нам!

Утро самое оживленное: по всему биваку топот, солдаты с веселым смехом трепака задают, хлопают руками, колотят друг друга по бокам, им вторят прозябшие лошади, а музыкант один на всех - господин Мороз, Красный нос! Вы скажете, уныние у нас! Ни-ни: везде смех, прибаутки. Ведь мороз русскому человеку родной брат и надежный союзник против врагов. Целый день у нас по случаю мороза веселие велие, прямо смех пронимает наших воинов при виде проезжающих господ офицеров в папахах. Ну и папахи же есть: прямо Эйфелевы башни! Что-то невероятное: из одной свободно можно сделать две; и ведь нарочно такие заказывают: воображают, что это красиво и воинственно.
Сегодня великий святой день - память преподобного Сергия Радонежского, и мы, несмотря на мороз, молились в своей церкви, пели молебен преподобному и величание пред иконой, написанной с внешней стороны церкви. На этой иконе святой Сергий благословляет великого князя Димитрия Донского на битву с Мамаем. Это благословение низвело тогда благодать Божию на русское войско! А теперь? Да, и теперь против нас поднялись родичи татар - японцы. «О преподобный, помоги же молитвами твоими нам победить врага, дабы мир скорей нисшел на землю!» С такими чувствами мы молились в нашей церковке. Поздравил именинника - поручика Сергея Шаумана, прибрал в церкви и скорее в палатку греться - пить чай, а главное, отогреть руки. Однако придется оставить способ отогревания рук горячим чайником: один штабной чиновник сказал мне, что от этого может быть ревматизм в руках. Сижу, согрелся; ноги поставил на скамеечку; и так хорошо: не хочется вставать; взял книжку и начал читать. Обедали так, как будто за нами погоня: глотали скорей, уже не думая о том, хорошо или худо разжевали, а только бы не застыло сало и суп. Что бы сказали доктора, милая моя супруга, увидавши, как их батюшка управляется с обедом?! Но доктора с нами за одним столом, сами глотают вовсю, а любящие существа далеко-далеко: не увидят! Да и, принимая во внимание смягчающие вину обстоятельства, простят. Слава Богу, мы все на биваке совершенно здоровы. Завтра воскресенье и память святого Иоанна Богослова; как бы хотелось отслужить литургию, но просфорный вопрос здесь первой важности. Соседи-саперы уехали, печку их китайцы развалили, и Михаил объехал весь город, вокзал и ничего не добился; так, с грустью в сердце решаю отслужить сегодня всенощную, а завтра обедницу. Стою около церковной двуколки, делюсь печалью своею с друзьями своими Ксенофонтом и Михаилом. Вдруг солдат Нечаев говорит: «Батюшка, да вы не беспокойтесь, мы сейчас сделаем печь, и просфоры будут. Ведь Галкин печник!» Не верю, конечно, такому счастью, но благословляю. Сейчас же мои «печники» разобрали часть кладбищенской ограды и в канаве вырыли четырехугольную яму, выложили кирпичом, засыпали сверху землею, сделали трубу - все как следует - и через час затопили. Ксенофонт поставил тесто, а в 9.30 вечера принес уже в палатку горячие просфоры. Я прямо изумился: не верю глазам, а он говорит: «Да вы посмотрите, батюшка: печка такая вышла, что и пирог и хлеб можно испечь!» Да, удивительные наши солдаты! Благослови их, Боже! Радостно пошел я служить всенощную; снова понеслись от наших грешных устен мольбы и славословия Творцу всех и величание святому апостолу Христову Иоанну Богослову. Полюбил я свою церковку. Стою в ней один после службы или вечером при свете восковой свечи, и вдруг легко станет на душе, как будто я не в Маньчжурии, а там... дома! Вот и сегодня вечером я в ней. Ветер колышет полотняные иконы: шелестят они, изображения святых движутся, будто оживают они, святые, и тихо-тихо говорят. Все кругом замерло. Господь послал с небес Свое покрывало на уставших людей - сон, только дневальные едва слышно позвякивают шпорами. Вдруг рядом дикий вопль: «У-у-у-у!» Вздрогнул. Это сова завопила на кладбище. Пора, значит, проведать постельку. Получил телеграмму от ее высочества из Сергиева Посада такую: «Молитвенно со всеми вами; только что молилась за обедней и молебном о даровании победы; храни вас Господь и святой угодник. Елисавета». Нет слов выразить, как все мы благодарны великой княгине за ее истинно материнское к нам отношение.

Сегодня немного теплее. Встал и побежал в церковь приготовляться и приготовлять все для богослужения. Живо вспомнил, когда я диаконом приготовлял для служения холодную церковь зимою в селе Лизиновке ; тоже, бывало, и в руки подуешь, и в карман их сунешь на минуточку, а сам сметаю пыль, достаю одежды, сосуды, отыскиваю дневное Евангелие. Так и теперь: среди холода обметаю замерших мух, пыль, расставляю на жертвеннике святые сосуды и раскладываю на скамейке из китайской фанзы священные одежды. Слава Богу, все в порядке; 8.30... читаю «входное», облачаюсь, начинаю часы и проскомидию; затем святая литургия, как говорится в уставе, «поскору», так как мои богомольцы все стриженый да бритый народ; холодный ветер по волосу все разбирает на их головах, и они заметно жмутся. Ну, Господь с вами. Он простит. В 10 часов окончили богослужение; успел даже и проповедь краткую сказать на читаемое Евангелие. Сегодня, по милости Божией, как-то отраднее всего было служить; не знаю сам почему. Ксенофонт подавал кадило, выносил свечу и даже, представьте, пел! Он всегда такой сияющий бывает, когда я благословлю ему прислуживать, и с великим благоговением относится к этому делу.
Прибрались с Михаилом в церкви; прихожу в палатку... Милый Ник. Влад.! Он приготовил мне горячий-прегорячий кофе: уже стоит на столике стакан и булка. Очень тронула меня его сердечная заботливость, да и вообще всегда он относится ко мне как к родному, и я ему плачу тем же. Грешник, с великим удовольствием погрелся кофейком да прихватил еще и стаканчик чаю с лимоном. Ну, а теперь за дело: нужно убирать все церковное имущество в ящики и церковь разбирать: вот-вот выступим и мы отсюда. До обеда окончили работу, все убрали, спрятали, и дождь пошел, как будто Господь удерживал хляби небесные до того времени, как мы окончим уборку церкви. Обедали под дождем, после в палатке пили чай; хотел я поехать в эскадроны, но по дождю не решился; если погода утихнет, поеду завтра утром. Прилег было отдохнуть, но приходит с почты писарь и говорит: «Вам, батюшка, писем нет, а есть посылка. Завтра получите повестку». Да разве можно утерпеть до завтра? Зову Михаила, надеваем накидки и бегом на почту; версту отмахали, и не заметил. Чиновник сейчас же выдал. Оказалось, из Орла: дорогие мои Евд. Алекс. и Екат. Серг., спасибо за утешение! Ног под собой не чувствуя, неслись мы обратно. Сел в палатке и сам откупорил ящик. Поклонился иконочке святого мученика Иоанна Воина и надел на шею. С удовольствием смотрел «картиночки», шоколад поделил пополам Ксенофонту и Михаиле. А как хорошо, что прислали чай. Здесь китайский дешевый, но невкусный. Спасибо тысячу раз за все. Целый вечер я «жил».

Утро чудное. Решаю ехать в эскадроны служить; это тридцать пять верст туда. Выехали в 10 часов утра с Михаилом верхами. Проехали знакомый мост через реку Хуанхэ и покатили рядом с полотном железной дороги. Какая разница сравнительно с 15 сентября! Тогда здесь не было ни души, теперь ходят поезда, и снова толпы рабочих китайцев ровняют насыпь. Снова жизнь. Мы наступаем. Как радостно на душе! Но как-то благословит Господь наше дело?! Может быть, нас ожидают новые испытания? Да будет воля Божия! Едем, беседуем. У меня одна мысль запала крепко на сердце: «О, если бы застать мне эскадроны в сборе и отслужить у них! А может быть, они сражаются?» Оттуда действительно стали доноситься звуки пальбы. Вот и станция Суютунь, что тогда была брошена и стояла без окон и дверей; сейчас там люди, новые двери, окна и на платформе лежат груды ящиков со снарядами; к станции беспрестанно подъезжают двуколки, берут снаряды и везут на позиции: идет горячий бой! Что-то впереди завиднелось на пути; кажется, поезд идет. Лошади навострили уши, похрапывают; особенно волнуется Друг под Михаилом. Подъезжаем ближе. Оказывается, на насыпи лежат паровоз и вагон, совершенно разбитые - только что столкнулись. Саперы работают, расчищают путь. Недалеко валяется разбитое орудие; кругом масса войск и обозов. Реку Шахэ переехали вброд и версты через три въехали в деревню Шулинцы, где стоят наши три эскадрона. С замиранием сердца подъехал к фанзе штабс-ротмистра Подгурского: дома ли? О радость! Дома все наши, даже 5-й и 6-й эскадроны назавтра ждут большого боя, а сегодня только 4-й эскадрон в разведке. Как мне благодарить Господа, что я именно попал в свободное время? И как все рады были моему приезду! Решили сначала молиться в 5-м и 6-м эскадронах, которые стоят еще дальше версты на три, а в 1-м и 2-м - в 5 часов вечера. Снова едем около линии дороги. Налево гремит канонада. Пред глазами знакомая картина: рвутся снаряды, дымки, носилки с ранеными.
Китайцы несут на плечах двух раненых японцев; за ними в двуколке еще два пленных: маленькие такие, юркие. Приехали. Собрались эскадроны на дворе фанзы, поставили стол, вместо ковра постлали соломы, и обедница началась. Гром пальбы был так велик, что мы старались петь громче. Только начали служить, как пехотные и артиллерийские солдаты, заслушав наше пение, побежали к нам помолиться. Я говорил проповедь на тему, что воинство наше должно надеяться не только на земных начальников, но и на помощь небожителей, святых Божиих людей, из которых первая Взбранная Воевода есть Владычица наша, Богородица, потому не нужно унывать нам, а, мужественно и храбро трудясь на поле брани, молиться Пресвятой Деве и святым, прося их помощи и благословения. После богослужения поздравил георгиевских кавалеров; у нас на полк дали четырнадцать Георгиевских крестов. Как же отрадно было на душе, когда я возвращался! В 5 часов вернулся в деревню Шулинцы, где тоже все было готово для молитвы, и здесь служил в присутствии корпусного командира и его штаба; проповедь говорил на ту же тему. Господи, в каком положении пришлось быть! Среди грома пальбы проповедовать! В 4-й эскадрон послал записку с просьбой сообщить мне, можно ли и у них отслужить молебен. Ответили, что невозможно. На ночь приютился у Подгурского, который накормил меня и напоил чаем, а то я с утра ничего не ел. Лег на камне, подложивши бурку. За день наволновался и долго не мог заснуть.

В 5.30 зарокотала ружейная стрельба, и верстах в двух от нас завыли и завизжали снаряды из орудий. Мы поехали обратно к Мукдену. Слава Богу, успел я отслужить, ехали благополучно, только на последних десяти верстах со мною случилось происшествие. Путь шел по глухой местности; солдат нет, а по случаю новолуния бродят толпы китайцев... Бог их знает, может, они хунхузы? Михаиле говорит: «Батюшка, проедем это место поскорее!» Покатили... Вдруг моя лошадь споткнулась и упала. Не мудрено! Пробежавши семьдесять верст, устала; я полетел ей через голову, а она, вскочивши, перепрыгнула через меня. Все это было делом минуты. Я немного ушиб левую ногу и голову, но скоро все прошло. С помощью Михаила снова уселся в седло, и шагом поплелись восвояси. Китайцы в это время нагнали нас и смеялись от души, глядя на мою смешную фигуру с растрепанными волосами. Немного погодя и сам я смеялся, вспоминая свое падение. Это мне в научение, «да не превозношуся», а то я уже возомнил о себе: вот-де молодец - семьдесят верст проехал, служил, и ничего себе.
Ну, вот и попало. Приехал на бивак, а наши уже собираются завтра утром выезжать; значит, снова тридцать верст. Устал. Хотел писать, но не хватило сил: лег.

Рано утром, как стая воронов, налетели на наш бивак толпы оборванных китайцев, Бог весть откуда узнавших о нашем отъезде. Жадными глазами бедности смотрели они на пустые бутылки, коробки из-под консервов, солдатские шалаши, остатки чумизы. Все это с визгом и дракой сейчас же будет растаскано по нашем отъезде. Горе, горе!.. Невольно вырывается вопль из груди при виде этого: ведь чумиза, гаолян, дрова, может быть, с их же полей и дворов!.. Какое счастье верить в конец земной жизни, всех этих страданий, войн, верить в воскресение, преображение, обновление всего; без этого где бы взять сил перенести подобные испытания? Да, китайцы сильно страдают, сами не воюя! В 9 часов утра выступили по направлению к станции Шахэ. Прощай, гостеприимный Мукден! Прощай, бивак, где сравнительно хорошо мы жили и покойно наслаждались служением святой литургии! Что-то нас ждет впереди? Многие говорят, что нам придется опять идти к Мукдену; ну, увидим. Походное движение совершили обычно, как и всегда; приключение было только одно: на переезде через линию железной дороги перевернулась наша четырехколесная фура с лошадьми, но все осталось цело. Я уехал вперед; на душе было тяжело, что-то вроде дурного предчувствия. Гоню прочь мрачные мысли: ведь я христианин, верю в промысел Божий и готов принять новые испытания. Вдруг промелькнула мысль в голове: «А что, если нам придется уступить? Нет, это невозможно... Но если? О, тогда я не вернусь в Россию, домой: стыдно, останусь служить в Сибири!..» Никто из нас не сомневается в победе. Господь наказует и милует, испытания не дает сверх сил, а даст и избавление - победу. Потерпим! Переехали реку Шахэ, и что же? Дивизионные обозы идут обратно... Неужели предчувствие не обмануло? «Куда вы?» - спрашиваю обозных с замиранием сердца. «Отступаем» - слышу ужасный ответ. Действительно, на восемь верст наши отступали и потеряли что-то много орудий. Доколе же, Господи, забудеши ны? Неужели до конца? Нет, не престанем любить Тебя и надеяться на помощь Твою! Остановились со штабом корпуса и двумя эскадронами в деревне Ханчену. Пальба ужасающая, сотни раненых. Между тем поздно вечером прислали сказать, что войска наши от реки Шахэ не уйдут, хотя бы всем умереть пришлось; отступили только с авангардных позиций. Улегся, но, конечно, глаз не мог сомкнуть долго-долго; к душевной тяготе прибавилась и физическая сильная усталость: ведь в полтора суток я сделал более ста верст верхом. Наконец затихла пальба, и я забылся. Однако покой наш недолго продолжался: чаша горечи пережитой была еще не переполнена. И вот в час ночи завыл ветер, загремел гром, заблистала молния и полил дождь как из ведра. Значит, снова грязь, снова мучение! Зажег свечу; проснулся Ник. Вл.; каждую минуту ожидаем падения палатки; соседи наши Алалыкин и Шауман кричат, зовут денщиков: их жилище уже порвал ветер. Так и почти до самого рассвета мучились.

Утром снова ливень, да такой, что и в жизни подобных не переживал: сразу деревня наша оказалась на острове. Все против нас: смиримся! Приказано выступить в Суютунь; войска стоят на прежних позициях; передвигают только штабы. Завтра наш престольный праздник, а мы в походе. Литургии, конечно, служить не придется, хотя бы удалось выбрать минуту отслужить молебен! И то сомнительно. Гул пальбы ужасающий: дымки, огни рвущихся снарядов, визг и вой гранат... Ад! В соседнем лесу, у деревни Линшипу, где я служил обедницу, рвутся снаряды, свистят пули, витает смерть... С невыразимой скорбию смотрю я на вереницы носилок и повозок с ранеными. Двигаемся вперед. Только что отъехали несколько саженей от деревни, вижу: стоит палатка Красного Креста, перевязочный пункт 35-й дивизии, лазарет, куда несут страдальцев. Не выдержала душа моя; Святые Дары со мною: повернул лошадь и поехал к лазарету. Спрашиваю: «Есть ли священник?» Доктор говорит: «Нет, а очень нужен бывает. Вот вчера троих умерших от ран похоронили без отпевания». Я предложил свои услуги. Доктор был очень рад, а сестра милосердия уже бежит ко мне со словами: «Батюшка, пожалуйста, останьтесь, сейчас к нам принесут много раненых!» С радостию остался и был в лазарете до 3.30 дня. При мне принесли много раненых. Всех я благословил, утешал как мог. Господи, какие же муки переживают эти страдальцы и как нужен раненым священник! Сядешь рядом с ним на землю, на солому, а он уже чуть слышно просит благословения, молитв. Несколько раз слезы приступали к горлу! Если Бог благословит, буду теперь насколько могу помогать раненым, посещая лазарет. В 6 часов вечера приехал я в Суютунь, отыскал наш бивак и записал кое-как пережитое. Грустно встретил я вечер: всенощной нет и немыслимо служить; и вот ложусь, не зная, будет ли завтра хотя молебен. В нашем полку ранено шесть солдат, и поручику Тимофееву контузило снарядом ухо; он остался в строю. В одного нашего солдата попало пять пуль! Теперь обоз наш разделили: тяжелые фуры, больные лошади с поручиком Шауманом и ветеринаром Алалыкиным ушли к Мукдену, а мы с легким обозом остались при двух (1-м и 2-м) эскадронах.

Преподобноисповедник Сергий (в миру Митрофан Васильевич Сребрянский) родился 1 августа 1870 года в селе Трехсвятском Воронежского уезда Воронежской губернии в семье священника. Через год после рождения сына отца Василия перевели в село Макарий в трех километрах от Трехсвятского. Как и большинство детей священников, Митрофан Васильевич закончил духовную семинарию, однако не стал сразу священником.

Часть образованного общества того времени была настроена против Православной Церкви, и тот, кто горел желанием послужить своему народу и для кого небезразличны были интересы нравственные, уходили в общественные движения, чаще всего социалистические.

Под влиянием народнических идей Митрофан Васильевич поступил в Варшавский ветеринарный институт. Здесь, среди равнодушных к вере студентов, в католической Польше, он стал усердно посещать православный храм. В Варшаве он познакомился со своей будущей женой, Ольгой Владимировной Исполатовской, дочерью священника, служившего в Покровском храме в селе Владычня Тверской епархии; она окончила курс Тверской гимназии, собиралась работать учительницей и приезжала в Варшаву навестить родственников. 29 января 1893 года они обвенчались.

В Варшаве Митрофан Васильевич вновь стал размышлять о правильности выбора своего пути. В душе было пламенное желание служить людям — но достаточно ли ограничиться внешним служением, стать специалистом и помогать народу, крестьянам, всего лишь в ведении хозяйства? Душа молодого человека ощущала неполноту такого рода служения, и он решил вступить на поприще служения священнического.

2 марта того же года епископ Воронежский Анастасий рукоположил Митрофана Васильевича в сан диакона к Стефановской церкви слободы Лизиновки Острогожского уезда. В сане диакона отец Митрофан пробыл недолго. 1 марта 1894 года он был назначен священником 47-го драгунского Татарского полка, а 20 марта епископ Острогожский Владимир рукоположил его в сан священника.

15 января 1896 года отец Митрофан был перемещен на вакансию второго священника к Двинскому военно-крепостному собору и 1 сентября того же года вступил в должность законоучителя Двинской начальной школы. 1 сентября 1897 года отец Митрофан был перемещен в город Орел и назначен настоятелем Покровского храма 51-го драгунского Черниговского полка, шефом которого была Ее Императорское Высочество Великая княгиня Елизавета Федоровна.

С этого времени начался относительно продолжительный период жизни отца Митрофана в Орле.

Летом 1903 года в Сарове состоялось торжественное прославление преподобного Серафима. На этих торжествах был отец Митрофан. Здесь он был представлен Великой княгине Елизавете Федоровне и произвел на нее самое благоприятное впечатление своей искренней верой, смирением, простотой и отсутствием какого-либо лукавства.

В 1904 году началась Русско-японская война. 11 июня 51-й драгунский Черниговский полк выступил в поход на Дальний Восток. Вместе с полком отправился и отец Митрофан. У священника не было ни тени сомнений, ни помыслов уклониться от исполнения своего долга. За семь лет служения полковым священником в Орле он настолько сжился со своей воинской паствой, что она стала для него как одна большая семья, с которой он разделял все тяготы походной жизни. Везде, где представлялась возможность, он со своими помощниками ставил походную церковь и служил.

Во время служения в действующей армии отец Митрофан вел подробный дневник, который печатался в журнале «Вестник военного духовенства», а затем вышел отдельной книгой. Дневник дает полное представление о нем, как о смиренном пастыре, верном своему священническому долгу. Здесь, в условиях походных трудностей, тяжелых боев, где солдаты и офицеры рисковали жизнью, он увидел, насколько русский человек любит свою Родину, с каким смирением отдает за нее свою жизнь, увидел и то, как разрушительно по последствиям и противно действительности описывают столичные газеты происходящее на фронте, как будто это пишет не русская пресса, а неприятельская, японская. Здесь он увидел, насколько глубоко разделился по вере русский народ, когда православные и неверующие стали жить, как два разных народа.

15 марта 1905 года отец Митрофан как опытный пастырь и духовник был назначен благочинным 61-й пехотной дивизии и в этой должности прослужил до окончания войны. 2 июня 1906 года он вместе с полком вернулся в Орел. За выдающиеся пастырские заслуги, проявленные время войны, отец Митрофан 12 октября 1906 года был возведен в сан протоиерея и награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

В 1908 году Великая княгиня преподобномученица Елизавета усиленно трудилась над проектом по созданию Марфо-Мариинской обители. Предложения по устроению обители были поданы от нескольких лиц. Подал свой проект и отец Митрофан; его проект настолько пришелся по душе Великой княгине, что именно его она положила в основу устроения обители. Для его осуществления она пригласила отца Митрофана на место духовника и настоятеля храма в обители.

Не смея отказаться от предложения преподобномученицы Елизаветы, отец Митрофан обещал подумать и дать свой ответ позже. На пути из Москвы в Орел он вспомнил родную, горячо его любящую паству и представил, как тяжело будет обоюдное расставание. От этих дум и воспоминаний его душа пришла в смятение, и он решил отказаться от предложения Великой княгини. В тот момент, когда он это подумал, он почувствовал, что у него отнялась правая рука. Он попытался поднять руку, но безуспешно: ни пальцами пошевелить, ни согнуть руку в локте он не смог. Отец Митрофан понял, что это, видимо, Господь его наказывает за сопротивление Его святой воле, и он тут же стал умолять Господа простить его и пообещал, если исцелится, переехать в Москву. Понемногу рука обрела чувствительность, и через два часа все прошло.

Он приехал домой совершенно здоровым и вынужден был объявить прихожанам, что покидает их и переезжает в Москву. Многие, услышав это известие стали плакать и умолять его не покидать их. Видя переживание паствы, добрый пастырь не смог ей отказать, и хотя его настоятельно звали в Москву, он все откладывал с отъездом. Он даже снова решил отказаться и остаться в Орле. Вскоре после этого он заметил, что у него без всякой видимой причины начала распухать правая рука, и это стадо приносить ему затруднение на службе. Он обратился за помощью к одному из своих родственников, доктору Николаю Яковлевичу Пясковскому. Врач, осмотрев руку, сказал, что никаких причин болезни нет и он не может дать в этом случае какого бы то ни было медицинского объяснения и, следовательно, помочь.

В это время из Москвы в Орел привезли чудотворную Иверскую икону Божией Матери. Отец Митрофан пошел помолиться и, стоя перед образом, пообещал, что примет бесповоротно предложение Великой княгини и переедет в Москву. С благоговением и страхом он приложился к иконе и вскоре почувствовал, что руке стало лучше. Он понял, что на переезд его в Москву и поселение в Марфо- Мариинской обители есть благословение Божие, с которым нужно смириться.

После этого, желая получить благословение от старцев, он поехал в Зосимову пустынь. Он встретился со схииеромонахом Алексием и другими старцами и поведал им о своих сомнениях и колебаниях: не будет ли дело, которое он на себя берет, свыше сил. Но они благословили его браться за дело. Отец Митрофан подал прошение о переводе в обитель, и 17 сентября 1908 года священномученик Владимир, митрополит Московский, назначил его настоятелем Покровской и Марфо-Мариинской церквей на Большой Ордынке, поскольку сама Марфо-Мариинская обитель начала свою деятельность только с 10 февраля 1909 года, когда Великая княгиня Елизавета переехала в дом, предназначавшийся под обительский.

Отец Митрофан, поселившись в обители, сразу же принялся за дело, отдавшись ему всей душой, — как это было в Орле, когда он занимался постройкой церкви, устроением школы и библиотеки, как было и во время войны, когда он стал отцом духовных детей, которые каждодневно подвергались смертельной опасности. Он часто служил, не жалея сил наставлял тех, еще немногочисленных, сестер, которые пришли жить в обитель. Настоятельница обители вполне поняла и оценила священника, которого им послал Господь. Она писала о нем Государю: «Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, оказывает мне огромную помощь и подает пример своей чистой, простой жизнью, такой скромной и высокой по ее безграничной любви к Богу и Православной Церкви. Поговорив с ним лишь несколько минут, видишь, что он скромный, чистый и человек Божий, Божий слуга в нашей Церкви».

Несмотря на трудности и новизну предпринятого дела, обитель благословением Божиим, смирением и трудами настоятельницы, духовника обители отца Митрофана и сестер с успехом развивалась и расширялась. В 1914 году в ней было девяносто семь сестер, она имела больницу на двадцать две кровати, амбулаторию для бедных, приют для восемнадцати девочек-сирот, воскресную школу для девушек и женщин, работавших на фабрике, в которой обучалось семьдесят пять человек, библиотеку в две тысячи томов, столовую для бедных женщин, обремененных семьей и трудящихся на поденной работе, кружок для детей и взрослых «Детская лепта», занимающийся рукоделием для бедных.

На поприще христианской деятельности прослужила до мученического конца. Вместе с ней (и до самого закрытия обители) трудился и отец Митрофан. Наступил 1917 год — февральская революция, отречение Государя, арест Царской семьи, октябрьский переворот.

Почти сразу после революции был совершен набег на Марфо-Мариинскую обитель вооруженных людей.

Вскоре Великая княгиня была арестована. Незадолго перед арестом она передала общину попечению отца Митрофана и сестры-казначеи. Великая княгиня была увезена на Урал, в Алапаевск, где 5 (18) июля 1918 года приняла мученическую кончину.

25 декабря 1919 года Святейший Патриарх Тихон, хорошо знавший отца Митрофана, благодаря его за многие труды, преподал ему первосвятительское благословение с грамотой и иконой Спасителя: В это время решился для отца Митрофана и его супруги Ольги вопрос о монашестве. Много лет живя в супружестве, они воспитали трех племянниц-сирот и желали иметь своих детей, но Господь не давал исполниться их желанию. Увидев в этом Божию волю, призывающую их к особому христианскому подвигу, они дали обет воздержания от супружеской жизни. Это было уже после переезда их в Марфо-Мариинскую обитель. Долгое время этот подвиг был для всех скрыт, но когда произошла революция и наступило время всеобщего разрушения и гонений на Православную Церковь, они решили принять монашеский постриг. Постриг совершен по благословению святого Патриарха Тихона. Отец Митрофан был пострижен с именем Сергий, а Ольга — с именем Елизавета. Вскоре после этого Патриарх Тихон возвел отца Сергия в сан архимандрита.

В 1922 году безбожные власти произвели изъятие церковных ценностей из храмов. Многие священнослужители были арестованы, некоторые расстреляны. Одним из предъявляемых обвинений было чтение в храмах послания Патриарха Тихона, касающегося изъятия церковных ценностей. Отец Сергий вполне разделял мысли Патриарха и считал, что не следует во избежание кощунств отдавать церковные сосуды. И хотя изъятие из храмов обители произошло без всяких эксцессов, отец Сергий прочел в храме послание Патриарха, за что 23 марта 1923 года был арестован. Пять месяцев он томился в тюрьме без предъявления обвинения и затем по приказу ГПУ от 24 августа 1923 года был выслан на один год в Тобольск.

Из ссылки в Москву отец Сергий вернулся 27 февраля 1925 года и на следующий день как бывший ссыльный явился в ГПУ, чтобы узнать о решении относительно своей дальнейшей судьбы. Следователь, которая вела его дело, сказала, что священнику разрешается совершать церковные службы и говорить за богослужениями проповеди, но он не должен занимать никакой административной должности в приходе, и ему запрещено принимать участие в какой-либо деловой или административной приходской деятельности.

Отец Сергий вернулся в Марфо-Мариинскую обитель. Однако недолго пришлось ему прослужить в Марфо-Мариинской обители. В 1925 году власти приняли решение ее закрыть, а насельниц сослать. Часть здания была отобрана на поликлинику. Некоторые из ее работников решили отобрать обительскую квартиру у отца Сергия и для этого донесли в ОГПУ, обвинив священника в антисоветской агитации среди сестер обители, будто он, собирая их, говорил, что советская власть преследует религию и духовенство. На основании этого доноса 29 апреля 1925 года отец Сергий был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму.

30 июня дело было рассмотрено и принято решение освободить священника. 2 июля Коллегия ОГПУ прекратила дело, и отец Сергий был освобожден.

За то время, пока отец Сергий был в заключении, Марфо-Мариинская обитель была закрыта, а сестры арестованы. Некоторые из них были высланы относительно недалеко — в Тверскую область, но большинство сослано в Казахстан и Среднюю Азию.

Отец Сергий и матушка Елизавета выехали в село Владычня Тверской области и поселились в бревенчатом, покрытом дранкой одноэтажном доме, в котором когда-то жил отец матушки, протоиерей Владимир Исполатовский. Первое время отец Сергий не служил, но часто ходил молиться в Покровский храм, в котором стал служить в 1927 году.

Сразу же по приезде, а еще более после того как отец Сергий стал служить во Владычне, его стали посещать многие из его духовных детей. Среди окружающих он был известен как молитвенник и человек святой жизни. Люди стали обращаться к нему за помощью, и некоторые по своей вере и молитвам праведника получали исцеления. Несмотря на пережитые узы и тяжелое время гонений, отец Сергий продолжал подвизаться как духовник и проповедник. Он использовал отпущенное ему время для научения в вере, поддержки и просвещения ближних. Духовные дети привозили ему продукты и одежду, большую часть которых он раздавал нуждающимся.

Но в селе были люди, которые ненавидели Церковь, хотели ради забвения своих грехов забыть о Боге, они относились враждебно к отцу Сергию за его открытую проповедническую деятельность. Жизнь, которую он проводил, обличала их совесть, и, вознамерившись его уничтожить, они обратились за помощью к власти.

30 и 31 января 1930 года ОГПУ допросило этих людей. Они показали: «По своему общественному, умелому подходу к народу с религиозной стороны заслуживает особого внимания. Действует исключительно религиозным дурманом. Опирается на темноту, выгоняет бесов из человека... Особенно способен на проповеди, которые говорит по два часа. В своих выступлениях с амвона призывает на единение и поддержку Церкви, религиозных целей...

Результаты таких проповедей имеются налицо... Деревня Гнездцы категорически отказалась от вступления в колхоз. Словом, должен сказать, священник Сребрянский является политически вредным элементом, который должен быть срочно изъят...»

На основании этих показаний отец Сергий был через несколько дней арестован, но «материалов» для создания «дела» недоставало, и 14 февраля следователи допросили жителей села Владычня, оставляя в деле показания лишь тех свидетелей, которые подтверждали обвинение. Но и через призму искаженных свидетельств видно, что отец Сергий был для народа подлинным старцем и подвижником, по молитвам которого совершались исцеления многих недужных.

10 марта власти допросили отца Сергия. 7 апреля 1930 года «тройка» ОГПУ приговорила отца Сергия к пяти годам ссылки в Северный край. Священнику было тогда шестьдесят лет, и после нескольких тюремных заключений, ссылки, этапов он тяжело болел миокардитом. Это время было самым тяжелым для ссыльных. Прошла коллективизация. Крестьянские хозяйства были разорены. Хлеб продавался только по карточкам и в самом ограниченном количестве. Выжить можно было, если присылались посылки. Но посылки доходили лишь в то время, когда по реке было пароходное сообщение, которое прекращалось на зимний период и на время, пока сплавлялся лес.

Отца Сергия поселили в одной из деревень на реке Пинеге. Здесь жило много сосланного духовенства. Сюда к нему приехали монахиня Елизавета и Мария Петровна Заморина, знавшая отца Сергия еще в период его служения Орле; впоследствии она приняла монашество с именем Милица. Ссыльные священники работали здесь на лесоразработках и сплаве леса. Отец Сергий работал на ледянке — вел по ледяной колее лошадь, тащившую бревна. Эта работа хотя и была легче пилки и рубки в лесу, но требовала большой ловкости и спорости. Отец Сергий, монахиня Елизавета и Мария Петровна жили в домике, как маленькая монастырская община. Отец Сергий, благодаря своей подвижнической жизни, постоянной молитвенной настроенности, духовным советам и умению утешать страждущих в самых тяжелых их обстоятельствах, вскоре стал известен как глубоко духовный старец, которому многие поверяли свои беды, в молитвенное предстательство которого верили. Северная зимняя природа произвела большое впечатление на исповедника. «Огромные ели, закутанные снежными одеялами и засыпанные густым инеем, стоят как зачарованные, — вспоминал он, — такая красота — глаз не оторвешь, и кругом необыкновенная тишина... Чувствуется присутствие Господа Творца, и хочется без конца молиться Ему и благодарить Его за все дары, за все, что Он нам посылает в жизни, молиться без конца...»

Несмотря на болезнь и преклонный возраст, старец с помощью Божией выполнял норму, данную начальством. Когда ему приходилось корчевать пни, он делал это один и в короткое время. Иногда он смотрел на часы, интересуясь сам, за какое время ему удастся выкорчевать пень, над каким, бывало, трудились несколько человек ссыльных.

С местным начальством у отца Сергия сложились самые благоприятные отношения, все любили святого старца и неутомимого труженика, который со смирением воспринимал свою участь ссыльного. Детям он вырезал и склеил, а затем раскрасил макет паровоза с пассажирскими и товарными вагонами, которых дети не видели еще ни разу в своей жизни по дальности от тех мест железных дорог.

Через два года ссылки власти из-за преклонного возраста священника, его болезней и за успешно выполняемую работу решили его освободить. В 1933 году отец Сергий вернулся в Москву, где пробыл один день — простился с закрытой и разоренной обителью и выехал с монахиней Елизаветой и Марией Петровной во Владычню. На этот раз они поселились в другом доме, который был куплен его духовными детьми. Это была небольшая изба с русской печью, кирпичной лежанкой и пространным двором. Здесь прошли последние годы жизни старца. Покровский храм во Владычне был закрыт, и отец Сергий ходил молиться в Ильинский храм в соседнее село. Впоследствии власти стали выказывать неудовольствие по поводу его появления в храме, и он был вынужден молиться дома. Последний период жизни отца Сергия стал временем старческого окормления духовных детей и обращавшихся к нему страждущих православных людей, что было особенно существенно в то время, когда большинство храмов было закрыто и многие священники были арестованы.

Во время Отечественной войны, когда немцы захватили Тверь, во Владычне расположилась воинская часть и предполагался здесь большой бой. Офицеры предлагали жителям уйти дальше от передовых позиций, кое-кто ушел, а отец Сергий и монахини Елизавета и Милица остались. Почти каждый день над расположением воинской части летали немецкие самолеты, но ни разу ни одна бомба не упала ни на храм, ни на село. Это было отмечено и самими военными, у которых возникло ощущение, что село находится под чьей-то молитвенной защитой. Однажды отец Сергий пошел на другой конец села со Святыми Дарами причащать тяжелобольного. Идти нужно было мимо часовых. Один из них остановил отца Сергия и, пораженный видом убеленного сединами старца, бесстрашно шедшего через село, непроизвольно высказал ту мысль, которая владела умами многих военных: «Старик, тут кто-то молится».

Неожиданно часть была снята с позиции, так как бои развернулись на другом направлении, неподалеку от села Медное. Местные жители, очевидцы этих событий, приписывают чудесное избавление села от смертельной опасности молитвам отца Сергия.

В последние, годы жизни архимандрита Сергия, начиная с 1945 года, его духовником был протоиерей Квинтилиан Вершинский, служивший в Твери и часто приезжавший к старцу. Отец Квинтилиан сам несколько лет пробыл в заключении и хорошо знал, что такое — нести тяготы и горечь гонений в течение многих лет. Он вспоминал об отце Сергии: «Всякий раз, когда я беседовал с ним, слушал его проникновенное слово, передо мной из глубины веков вставал образ подвижника-пустынножителя... Он весь был объят Божественным желанием... Это чувствовалось во всем, особенно — когда он говорил. Говорил он о молитве, о трезвении — излюбленные его темы. Говорил он просто, назидательно и убедительно. Когда он подходил к сущности темы, когда мысль его как бы касалась предельных высот христианского духа, он приходил в какое-то восторженно-созерцательное состояние, и, видимо, под влиянием охватившего его волнения помыслы его облекались в форму глубоко-душевного лирического излияния.

Наступило приснопамятное весеннее утро, — вспоминал отец Квинтилиан. — На востоке загоралась заря, предвещавшая восход весеннего солнца. Еще было темно, но около хижины, где жил старец, толпились люди; несмотря на весеннюю распутицу, они собрались сюда, чтобы отдать последний долг почившему старцу. Когда я вошел в самое помещение, оно было забито народом, который всю ночь провел у гроба старца. Начался отпев. Это было сплошное рыдание. Плакали не только женщины, но и мужчины...

С большим трудом вынесли гроб через малые узенькие сенцы на улицу. Гроб хотели поставить на дровни, нести на себе его на кладбище было невозможно, ибо дорога на кладбище представляла местами топкую грязь, местами была покрыта сплошной водой. Тем не менее из толпы неожиданно выделяются люди, поднимают гроб на плечи... Потянулись сотни рук, чтобы хотя коснуться края гроба, и печальная процессия с неумолкаемым пением «Святый Боже» двинулась к месту последнего упокоения. Когда пришли на кладбище, гроб поставили на землю, толпа хлынула к гробу. Спешили проститься. Прощавшиеся целовали руки старцу, при этом некоторые как бы замирали, многие вынимали из кармана белые платки, полотенца, маленькие иконки, прикладывали к телу усопшего и снова убирали в карман.

Когда гроб опускали на дно могилы, мы пели «Свете тихий». Песчаный грунт земли, оттаявшие края могилы грозили обвалом. Несмотря на предупреждение, толпа рванулась к могиле, и горсти песка посыпались на гроб почившего. Скоро послышались глухие удары мерзлой земли о крышку гроба.

Мы продолжали петь, но не мы одни. «Граждане, — слышался голос, — смотрите! смотрите!» Это кричал человек с поднятой рукою кверху. Действительно, нашим взорам представилась умилительная картина. Спустившийся с небесной лазури необычайно низко, над самой могилой делал круги жаворонок и пел свою звонкую песню; да, мы пели не одни, нам как бы вторило творение Божие, хваля Бога, дивного в Своих избранниках.

Скоро на месте упокоения старца вырос надмогильный холмик. Водрузили большой белый крест с неугасимой лампадой и надписью: "Здесь покоится тело священноархимандрита Сергия — протоиерея Митрофана. Скончался 1948 г. 23 марта. Подвигом добрым подвизахся, течение жизни скончав"».

Еще при жизни батюшка говорил своим духовным детям: «Не плачьте обо мне, когда я умру. Вы придете на мою могилку и скажете, что нужно, и я, если буду иметь дерзновение у Господа, помогу вам».